– А ты, Джек? Ты сейчас с кем-нибудь спишь?
– Что, прости? – Я снова хочу сесть, но Эмма заходит сзади и прижимает мои плечи к дивану.
Она говорит:
– А что такого? Раз уж ты знаешь о моей интимной жизни…
– Нетушки. Я знаю, что ты не спишь с Хуаном, а ты знаешь, что я не сплю с Хуаном. Мы квиты.
– Я бы на твоем месте не была так уверена, Таггер.
Должен признаться, мне нравится, как Эмма смеется.
Мне нравится у нее дома – намного лучше, чем в приемном покое «Милосердия». Мне даже приятно, что она не позволяет мне встать…
Боже, Джек, завязывай с этим. Ты не сможешь спасти Эмму, если в самое ближайшее время снова не станешь брюзгливым говнюком из ее рабочих кошмаров. Но когда она извиняется за то, что дала мне по носу, я отвечаю, что заслужил трепку.
– Я нехороший человек, – признаюсь я. – Я увидел твои разноцветные ногти, и меня одолела зависть. Потому что глубоко в душе ты творческая личность, беспечная и веселая. А я представить себе не мог, что такое возможно.
– Тебе не вредно столько разговаривать? – спрашивает Эмма.
– Не могу поверить, что Джей Бернс мертв. Черт возьми, просто в голове не укладывается. Послушай, не хочешь прокатиться?
– Джек, уже поздно. Тебе надо отдохнуть.
– Надень туфли. И побыстрее.
Первыми на место заявились полицейские, затем там побывал кто-то еще. Я показываю Эмме, где желтая полицейская лента, намотанная на ограду пристани, была порвана, а потом неумело склеена. Я срываю ленту, скатываю ее в комок и швыряю в урну. Мы поднимается на борт «Рио-Рио».
Кто бы ни обчистил каюту, он был достаточно умен и дождался, пока полицейские придут и уйдут. Здесь царит хаос, но когда я был тут тридцать часов назад, порядка было ни на йоту больше. Порножурналы, коробки из-под пиццы и музыкальные журналы, как прежде, раскиданы по полу. Прибавьте сюда нестираное барахло, вываленное из ящиков и шкафов, и пару емкостей с чем-то весьма неаппетитным в холодильнике.
Мы с Эммой спускаемся по узкому трапу и начинаем осторожно прокладывать себе путь через разбросанный хлам. Я иду первым, шагаю осторожно. Эмма бодрится и стискивает мне руку. Первоочередная наша задача – включить кондиционер, потому что в каюте воняет мочой, пивом и грязными носками.
– Что мы ищем? – шепчет Эмма.
– То, что не нашли плохие парни.
Думаю, один человек не смог бы справиться с таким здоровяком, как Джей Бернс. Значит, после того как они обыскали яхту, они отправили ко мне бритого злоумышленника на тот случай, если я выманил – или просто украл – какую-то важную улику.
Сорок пять минут мы с Эммой шарим по каюте, но не находим ничего, кроме пакетика с отсыревшей коноплей – очевидно, злодеи решили, что ее уже не раскурить. А вообще-то похоже, что каждый ящик, каждый шкаф, каждый закуток воры уже обшарили до нас, перетряхнув все содержимое. Мы поднимаемся на палубу и, взяв фонарик из запасов Джея, проверяем ведра с наживкой и машинное отделение. С панели над штурвалом свисают провода – судя по всему, плохие парни прихватили с собой оборудование: скорее всего, УКВ-передатчик, эхолот и систему радионавигации. Хотели инсценировать обычную кражу – им явно не удалось.
Я показываю Эмме выдранные провода, а затем выключаю фонарик.
– И что теперь? – спрашивает она.
– Думаю, надо написать некролог.
– Джек!
– Прости, я забыл. Он не котируется.
– Ну разве что короткую заметку в Городские Новости, – говорит Эмма.
Извини, Джей, но так обычно и бывает. В газете нет места для второразрядных музыкантов, пусть даже и мертвых.
Голова раскалывается. Я аккуратно сажусь у штурвала на палубу яхты Джимми Стомы. Я спрашиваю себя, к чему приведет эта череда кровавых событий, которую я породил, заявившись к Джею Бернсу и пристав к нему с вопросами о тайных музыкальных экзерсисах Джимми. Я помню страх в его залитых алкоголем глазках, когда он спрашивал меня, жив ли еще Билли Престон, и теперь чувствую себя отвратительно – не надо было его дразнить, что он, мол, пережил Франца Кафку и Джона Леннона. Вдруг от всего этого он разволновался не на шутку и совершил необдуманный поступок: например, позвонил Клио Рио, предупредил, что я сую нос не в свои дела.
Эмма чихает в темноте.
– Извини. Я отвезу тебя домой, – говорю я.
– За что ты извиняешься? Это…
– Забавно?
– Интересно, Джек. Я целыми днями торчу на этих нудных собраниях или сижу, как дура, уставившись в монитор. Я первый раз на месте преступления.
– А что, Хуан не водил тебя на матч «Марлинов»?
– Давай, смейся. Не каждый…
– Что?
– Не важно, – отрезает Эмма. – Эй, а может, под баллонами с кислородом?
Я навожу фонарик на палубу перед транцем, где в два ряда аккуратно выстроились двенадцать белых баллонов, точно громадные бутылки молока. Вроде бы их никто не трогал – значит, преступников они не заинтересовали. Те, что бы они ни искали, думали, будто оно спрятано в каюте.
Эмма держит фонарик, а я по одному передвигаю баллоны. Ни под ними, ни между ними ничего нет. Я изумляюсь, когда Эмма вполголоса произносит: «Черт!»
И тут нам улыбается удача. Я двигаю предпоследний баллон и вдруг слышу, как внутри что-то гремит. Я переворачиваю баллон вверх дном, и мы видим свежий сварочный шов: кто-то вскрыл баллон, а затем заварил по новой. Баллоны специально расставлены так, чтобы грубый шов не бросался в глаза. Эмма открывает люк, и я втаскиваю баллон в раскуроченную каюту. Порывшись в разбросанном по полу содержимом ящика с инструментами, Эмма выуживает небольшое кайло и тяжелый молоток.
– Включи магнитофон, – говорю я. – И погромче.
Каюта тонет в звуках любимых Джеем «Лед Зеппелин», и я принимаюсь насиловать баллон с кислородом. Эмма, улыбаясь, закрывает уши руками. Ей весело.
Через десять минут неистовой долбежки молотком дно отлетает и, вертясь юлой, приземляется в раковину. Я запускаю руку внутрь полого алюминиевого цилиндра и достаю какой-то предмет, завернутый в пузырчатую пленку.
– Наркотики? – шепчет Эмма. «Оружие», – думаю я.
Я разворачиваю сверток и замечаю, что пальцы у меня дрожат; Эмма дышит неровно. Но оказывается, что в свертке не марихуана и не оружие. Сперва я думаю, что это аудиокассета, но оно больше и толще.
– Дай-ка взглянуть, – просит Эмма. Она вертит в руках черную пластиковую коробочку. – Видишь эту штуковину? Это втыкается в компьютер.
– Что это может быть?
– Понятия не имею, – отвечает Эмма. – Но я знаю, у кою можно спросить.
– О нет. Только не в пятницу вечером.
– Сейчас уже утро субботы. – Она показывает на свои часы.
– Три часа ночи. Мы не можем ехать прямо сейчас, – настаиваю я.
– Почему нет?
– Потому что! – Черт, говорю я себе, просто покончи с этим прямо сейчас. – Потому что он будет не один.
– И что такого? – весело переспрашивает Эмма. – Ну в самом деле, Джек!
В машине я врубаю «Стоматозник», выкручиваю ручку громкости до упора и в честь покойного Джея Бернса ставлю Эмме песню, в которой он аккомпанировал Джимми Стоме.
– Прикольно, – неубедительно врет Эмма. Мне не удается ее убедить, что Джимми Стома был гением.
– Ты расслышала, как Бернс играет на пианино?
– По правде говоря, нет, Джек.
– В стиле Литтл Ричарда.[67]
– Кто такой Литтл Ричард? – спрашивает она.
– Ты разбиваешь мне сердце.
Мы подъезжаем к дому Хуана.
– Я тут никогда не была, – говорит Эмма.
– Тогда мне следует тебя предупредить: именно здесь он часто спит с женщинами.
67
Литтл Ричард (РичардУэйн Пеннимэн, р. 1935) – американский певец, пианист, композитор, икона рок-н-ролла.