– Я постараюсь не устраивать скандала, – обещает Эмма.
В окнах дома свет не горит. Я решительно стучусь в дверь. Эмма стоит у меня за спиной, сжимая в руках хреновину, которую мы нашли в баллоне.
– Может, его нет дома? – с надеждой говорю я.
– Вон его джип, – показывает Эмма.
Я снова стучу, на этот раз громче. В боковом окне зажигается свет, и вскоре мы слышим голоса, несколько голосов.
– Хуан, – кричу я. – Эй, Хуан, это я!
Дверь приоткрывается.
– Некроман?
– Да. Ты одет?
Хуан высовывает голову и сонно моргает.
– Привет, – говорит Эмма.
– Привет, – отвечает Хуан и заливается краской. – Послушайте…
Но я перебиваю его невнятными извинениями и начинаю пересказывать бурные события вечера. Он обрывает меня на полуслове и приглашает войти. Мы с Эммой садимся рядышком (как голубки) на мягкую софу, а Хуан убегает в спальню переодеться. До нас вновь доносятся голоса, но Эмма и бровью не ведет. Она оглядывается по сторонам и, судя по ее лицу, находит, что у Хуана есть вкус. Через пару минут появляется Хуан в мятых голубых джинсах и рубашке-поло, а вместе с ним сногсшибательная брюнетка, я ее знаю: это Мириам, хирург-ортопед. Она демонстративно вырядилась в рубашку Хуана.
– Мириам, ты ведь помнишь Джека, – говорит Хуан, нервно приглаживая волосы. – А это Эмма, она тоже работает в газете. Она редактор.
Не сказать, что Мириам счастлива познакомиться, но Эмма ведет себя как леди. Женщины холодно здороваются. Хуан умоляюще смотрит на меня, но что я могу сделать? Разве что посочувствовать.
– Мы ненадолго, – говорит Эмма и протягивает Хуану коробочку. – Мы думаем, что это подключается к компьютеру.
Он кивает:
– Ну да. Вот через этот разъем, кабелем. – Из вежливости он показывает коробочку Мириам, которая тоже кивает.
Я украдкой бросаю взгляд на Эмму, в уголках ее рта таится улыбка.
– Это внешний жесткий диск, – поясняет Хуан.
– Для чего он нужен?
– Да для чего угодно. Откуда он у вас?
Мы не можем сказать ему правду, только не в присутствии Мириам. Ей не терпится узнать причину нашего визита – только трагедия мирового масштаба оправдала бы наше вторжение в такой час.
– Это длинная запутанная история, – говорю я Хуану. А Эмма добавляет:
– Джек проводит расследование.
Я и мечтать не мог, что когда-нибудь услышу от нее эти слова.
Хуан мне подмигивает. Я спрашиваю, нельзя ли подключить этот диск к моему компьютеру на работе.
– Можно попробовать, – отвечает Хуан, – но на экране, скорее всего, увидишь сплошную тарабарщину. – И он объясняет, что эта жестянка как мозги без тела. – Нельзя просто так подсоединить ее куда вздумается и ждать, что она заработает как положено. Сначала надо понять, как диск был запрограммирован, только тогда можно будет посмотреть, что там записано.
А то, что там записано, я надеюсь, является ключом к разгадке смерти Джимми Стомы.
– Ты не мог бы попробовать? – спрашивает Эмма у Хуана.
Его взгляд тревожно перебегает с Эммы на Мириам, затем на меня.
– Хм… не сегодня. Может, завтра?
– Ладно, завтра, – соглашаюсь я.
Он пристально вглядывается в мое помятое лицо:
– Слушай, у тебя все в порядке? Выглядишь так, будто скатился по лестнице с третьего этажа.
– Со второго, – поправляю я, криво усмехаясь. – И представь себе, я был трезв как стекло.
Тут Мириам, врач до мозга костей, понимает: она просто обязана продемонстрировать окружающим, что ее на мякине не проведешь.
– Вас избили, Джек, – констатирует она. – Били по лицу.
– Да, и не только. – И тут внезапно на меня накатывает усталость. – Пошли, Эмма. Этим двоим пора баиньки.
До машины я дохожу с трудом. Эмма велит мне садиться на пассажирское сиденье. Я прижимаюсь липким от пота лбом к стеклу.
– Спасибо, что работаешь моим шофером, – говорю я.
– Не за что.
– Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, чем ты. Поспи.
– Она врач. Мириам. – И по какой-то необъяснимой причине – а может, это побочный эффект сотрясения мозга – я решаю, что Эмма должна узнать: у Хуана высокие требования. Он не спит с кем попало. – Она высококвалифицированный хирург, – прибавляю я.
– Она очень симпатичная.
И тут у меня вырывается:
– Не такая симпатичная, как ты.
– Джек, что за бред ты несешь?
– Молчу-молчу.
Боже, как же мне хреново – это самый неподходящий момент для того, чтобы оказаться наедине с Эммой. Я слаб и могу все испортить. Я прошу ее сделать музыку потише, и она отвечает: «С удовольствием». Это ее приговор «Стоматознику».
Мы подъезжаем к ее дому, она вытаскивает ключ из зажигания:
– Ты до дома не доедешь.
– Отдай мои ключи! Я в порядке.
– Не дури!
Вот так я снова оказываюсь у нее на диване, с полной пригоршней аспирина и льдом на лбу. Эмма, успев переоблачиться в футболку «Перл Джем»,[68] которая ей велика, ходит босиком по дому, выключает свет и проверяет замки.
– Джек, – говорит она, – а вдруг они хотят извести всю группу?
– Кто?
– Смотри, сначала умирает Джимми Стома, теперь Джей Бернс. А вдруг кто-то решил расправиться со всеми «Блудливыми Юнцами»?
Эмма ускользает в ванну и из моего поля зрения. Я слышу, как она прилежно чистит зубы.
– Фо фы оф эфом фумаеф? – спрашивает она.
– Ну, я слышал о том, как губят карьеры, но никогда не слышал, чтобы кто-то хотел порешить целую группу.
Эмма возвращается, от нее сильно пахнет мятой.
– А кто остался? – интересуется она.
– Лид-гитарист умер пару лет назад, значит, только два басиста.
– А ударник?
– У Джимми их было больше дюжины.
В квартире темно, только в комнате Эммы горит ночник.
– Возможно, тебе надо с ними поговорить. С басистами, – говорит она.
– Когда? В перерывах между покойными раввинами?
– Слушай, я дала тебе неделю, чтобы ты разобрался в этом деле.
– «Разобрался в этом деле»? Здравствуйте. Я теперь Анджела Лэнсбери?[69]
Эмма закатывает глаза и выходит из комнаты. Через минуту она гасит свет. Я глотаю аспирин, не запивая, изнеможенно откидываюсь на подушку и закрываю глаза. Я слышу, как скрипят пружины – Эмма устраивается поудобней. И я шепчу в темноте:
– Эй, я так и не ответил на твой вопрос.
– Какой? – раздраженно вопрошает Эмма.
– Ты спрашивала, сплю ли я с кем-нибудь. Так вот, мой ответ – нет.
– Я знаю, – говорит она так тихо, что я едва слышу. – Отдохни, Джек.
И я повинуюсь…
Я просыпаюсь от ритма чужого дыхания. Льда у меня на лбу уже нет, и мои щеки вытерты насухо. Эмма поправляет одеяло, чтобы прикрыть мне ноги.
Заметив, что я шевельнулся, она шепчет:
– Это я.
– Ты пренебрегла своим призванием.
– Закрой глаза.
– Сколько тебе лет, Эмма?
– Двадцать семь.
О боже, боже, боже, боже.
– Почему ты спрашиваешь?
Хендрикс, Джоплин, Джонс,[70] Моррисон Кобэйн – я хочу выкрикнуть вслух эти имена. Но вместо этого говорю:
– Двадцать семь – ничего себе!
– Сам ты ничего себе. Не такой уж веселый возраст, как ты помнишь.
– Ты шутишь? Это прекрасный возраст!
– Я выкинула валиум, – говорит она. – После обеда я вернулась в редакцию и выкинула их в мусорку, все таблетки до единой.
Вокруг темно и тихо. Может, она уже вернулась к себе в спальню?
– Эмма?
– Что?
Хорошо. Она не ушла.
– Спасибо, что заботилась обо мне сегодня.
– Спасибо за приключение, Джек. – Она нагибается и легко касается моих губ поцелуем – будто бабочка крыльями. А затем я снова остаюсь в одиночестве и засыпаю крепким сном без сновидений.
16
Я полностью здоров, даже никакого сотрясения мозга – так сказала мой врач, Сьюзан. Она моложе меня на шесть лет и работает в «смену новичков», по субботам, в больнице в центре города. Мой распухший нос Сьюзан не впечатляет, равно как и шишка на скуле и синяки от костяшек на ребрах. Зато ее заинтересовал рассказ о том, как я получил эти увечья, особенно инцидент с мороженым вараном. Я чувствую, что обязан ее развлекать, ибо она не раз говорила мне, что мои ежемесячные медицинские обследования – пустая трата времени. Но я всегда настаиваю – включая, разумеется, полный хроматографический анализ крови и даже столь популярный осмотр простаты, к которому и собирается приступить доктор Сьюзан.
69
Анджела Лэнсбери (р. 1925) – американская актриса, исполнительница главной роли в детективном телесериале «Она написала убийство» (1984–1996).
70
Джими Хендрикс (1942–1970) – американский гитарист, певец и композитор. Дженис Джоплин (1943–1970) – американская певица, «первая леди» рока и белого блюза. Брайан Джо не (1942–1969) – гитарист и мультиинструменталист, участник «Роллинг Стоунз».