— Может, оно и так, — согласился я, — но я не верю, что Суарес регулярно ходит к проституткам. Он же врач и прекрасно знает, чем это чревато.
— Ты знаешь, что в этом году в Перу состоятся президентские выборы? — неожиданно сменил тему Фабиан.
— Знаю. Это связано с войной, — ответил я.
— Совершенно верно. Знаешь, какая там одна из главных тем, по поводу которых рвут глотки кандидаты в президенты? Закрывать бордели или не закрывать. Кандидат, выступающий против нынешнего президента Перу, главный его оппонент, упрекает гаранта конституции в том, что тот не требует закрытия борделей, поскольку сам является их завсегдатаем. Или ты думаешь, только потому, что кто-то является уважаемой общественной фигурой, он непременно забывает, что для людей главное в этом мире? То же самое можно сказать и про Суареса.
— Не понимаю, что общего между борделями и Суаресом? Чушь какая-то!
— Неужели? А откуда, по-твоему, мне известно о здешнем борделе, о его названии? Как ты думаешь? Ты даже представить себе не можешь, о каких вещах мы разговариваем с Суаресом, когда остаемся наедине. Это не то, что общаться с отцом. Дядя относится ко мне дружески, как брат.
— Так как же называется здешний бордель?
— «Заведение Этель».
Я не смог удержаться от смеха.
— «Заведение Этель»? Прекрасно. Восхитительно. Неподражаемо. Давай я угощу тебя пивом, — сказал я и, продолжая смеяться, встал из-за стола.
— Ты не сможешь купить мне пива, птенчик, потому что хозяин этой забегаловки не поверит, что ты совершеннолетний. Так что хочешь не хочешь, а тебе придется взять собственные слова назад, прежде чем закончится эта ночь.
— Сейчас уже полночь. Куда, черт побери, ты собрался? Все до единой двери этого города уже заперты. А нам рано утром нужно успеть на поезд.
— Ты что, думаешь, бордели открыты в строго положенные часы приема гостей? В общем, ты как хочешь, а я отправляюсь к Этель. Хотя бы потому, что в этом названии есть что-то английское. По-испански оно звучит не так смехотворно. Дело в том, что Этель была…
— Фабиан, можешь не затруднять себя с этой историей. Это совершенно надуманное, ненастоящее имя.
— И когда ты только избавишься от своей наивности? — вздохнул Фабиан.
— Я мог бы задать тебе точно такой же вопрос, — парировал я и, повернувшись спиной к нему, отправился за пивом.
Затем разговор перешел на другую тему — как нам завтра добраться до Педраскады. Нас, несомненно, ожидали трудности. Мы по-прежнему смутно представляли себе, как туда добираться, и успех мероприятия зависел от того, удастся ли нам сесть на нужный автобус, чтобы добраться до побережья сразу после того, как мы спустимся с Анд к морю на поезде, на который сядем завтра утром. У меня возникло ощущение, что вопрос о борделях больше обсуждаться не будет. Похоже, никаких других восхитительных планов не предполагалось. У Фабиана наверняка имелись свои собственные виды на это путешествие, и никакие сомнения насчет того, что ждет нас завтра, были не в состоянии остудить его пыл.
— Прекрасно, — сказал он, допив свою бутылку пива и вытерев губы рукавом. — Теперь я готов упасть в объятия женщины, знающей, что такое любовь.
С этими словами он повернулся к соседнему столику и заговорил по-испански с сидящими за ним индейцами. Я разобрал лишь одно слово — «Этель». Фабиан произнес его как «Эттель».
Индейцы принялись что-то оживленно обсуждать на смеси испанского и кечуа, затем взорвались громким смехом.
— Долбаные кампесинос. С ними всегда так, — прошипел Фабиан, когда мы выходили из кафе. — Что это за религия такая?! — выкрикнул он загадочную фразу, обращаясь к своим недавним собеседникам.
В ответ раздался новый взрыв веселого смеха. Я заметил в руке у Фабиана нож, который он стащил со стола.
— Иди вперед. Я сейчас догоню тебя, — велел он мне, а сам метнулся назад к свиной туше, висевшей над входом.
— Эй, что ты там говорил, будто мне слабо? Будто у меня еще не выросли яйца? — спросил он, когда догнал меня.
Я увидел у него в правой руке окровавленный ошметок того, что раньше было мошонкой борова, украшавшего вход. Фабиан размахнулся и метнул свою добычу в окно кафе. Она ударилась о стекло с приглушенным шлепком и сползла на землю, оставив липкий мутный след.
Фабиан со смехом устремился в темный переулок, оставив меня одного расхлебывать заваренную им кашу.
Из кафе никто не вышел. Там, видимо, ничего не услышали.
Я медленно зашагал вслед за Фабианом.
Я был не вполне уверен в том, в какой стороне города следует искать нашу гостиницу, но, похоже, такого знания и не требовалось. Мне было приятно идти по темным незнакомым улицам, постоянно натыкаясь взглядом на Светоч Божий, хорошо различимый в теснине домов, и отпустив на волю воображение. Фабиан куда-то исчез, но меня это мало беспокоило. Я несколько раз свернул наугад, и тут до моего слуха донесся шум воды. В темноте я зашагал по направлению к этим звукам, ставшим для меня чем-то вроде ориентира.
Цели я достиг в том месте, где город фактически заканчивался, плавно переходя в склон горы, поросший узким клином пышного тропического леса, вернее, даже подлеска. Над низкими стволами деревьев лишь кое-где возвышались немногочисленные жилища — склон был уже довольно крут, чтобы его застраивать в массовом порядке. Из самой чащи деревьев, из какого-то острого выступа горы, устремляясь прямо в прорытую вдоль мостовой канаву, стекал поток, вернее, небольшой водопад. Я какое-то время разглядывал его, воспринимая плеск воды как своего рода белый шум — убаюкивающий, навевающий сон. Сунув руку в воду, я почувствовал ее леденящий холод. Много веков назад здесь возвышался величественный ледник. Стало ясно, что пора отправляться спать.
Я быстро отыскал обратную дорогу, нашел гостиницу и на удивление ловко открыл массивную входную дверь. Свет во всем здании не горел, и в темноте я мог видеть не дальше протянутой руки. На часах было почти два часа ночи, и мне не хотелось разбудить тех, кто уже спал. Я сделал шаг вперед. Дверь захлопнулась за моей спиной. Я сумел разглядеть лишь внутренний дворик и наугад двинулся вперед, пытаясь вспомнить местоположение лестницы.
Под ногами что-то громко хрустнуло. Наверное, наступил на какого-нибудь гигантского таракана, одного из множества мерзких тварей, обитающих здесь. Я наклонился, пошаркал ногой. Затем посмотрел на подошву. На ней осталось что-то похожее на раздавленный мел. Оказалось, что это всего лишь растоптанный обломок половой керамической плитки. Я сделал еще шаг вперед. Снова хруст.
В темноте передо мной что-то зашуршало. Отчетливо различимый, хотя и негромкий шорох. Певчие птички бьются в клетках, дошло до меня. Я прошел мимо того места, где, как мне казалось, они находились, и вскоре нащупал ногой нижнюю ступеньку лестницы. Неожиданно что-то мокрое и тяжелое шлепнулось мне на левое плечо. Я тут же вспомнил о поселившихся под крышей лесных птицах и стал подниматься наверх, держась подальше от стены. А ведь есть люди, которые считают, что птичья какашка, упавшая на тебя, предвещает удачу.
Когда я, к своему великому облегчению, наконец-то попал в нашу комнату, то сразу повалился на кровать, застеленную пожелтевшими застиранными простынями. Лишь когда я начал проваливаться в сон, до меня дошло, что Фабиан так еще и не вернулся.
Глава 10
Насыщенные краски высокогорного рассвета: индейцы тащат плоды своих трудов через всю рыночную площадь на фоне густой зелени горных склонов и неправдоподобно синего неба. Откуда-то с высоты донеслись пронзительные звуки, напомнив мне о кондорах, однако когда я устремил взгляд в направлении гор, возвышавшихся над крышами домов, масштабы окружающего мира и его четкость вызвали у меня приступ головокружения, и я поспешил отвести взгляд. Первые лучи утреннего света в горах и без того ослепляют, но в то утро краски и фактура окружающих предметов, казалось, были слиты воедино так сильно, что резали мне глаза.