Уоррен Мерфи, Ричард Сапир
Клиника смерти
Глава первая
Доктор Дэниел Деммет был подлинным профессионалом. Когда настал подходящий момент для убийства, он, прежде всего, убедился, что жизненно важные органы пациента функционируют нормально. В который раз проверил показания электрокардиографа – это он делал постоянно с той самой минуты, когда пациента привезли на каталке в операционную клиники Роблера – одной из лучших в Балтиморе. Доктор Деммет сидел на высоком вращающемся табурете в изголовье больного, откуда анестезиологу удобнее контролировать ситуацию и легче помочь пациенту в борьбе со смертью. Хирург, проводящий операцию, обычно слишком занят внутренностями больного, чтобы думать о его жизни. Хирург сосредоточен на аппендиксе, анестезиолог – на пациенте.
Кардиограф показывал нормальный синусоидальный ритм и резкие вертикальные всплески идущих от сердца электрических импульсов. Верный признак перебоев в работе сердца – смещение волны и изменение амплитуды.
Смерть на экране выглядит ровной, прямой линией, а жизнь – резкой, угловатой, со своими всплесками и падениями. Доктор Деммет убедился, что линия несет в себе гарантию жизни. Отлично. Великолепный синусоидальный ритм. Небольшой подъем, глубокая ложбина, резкий пик, опять ложбина, и картина повторяется снова и снова. Биение жизни.
Отлично. Да так и должно быть: пациент обладал крепким здоровьем, а доктор Деммет хорошо знал свое дело, в лучших традициях современной анестезиологии. Прошли времена, когда даже лучшие врачи могли усыпить больного только с помощью мощной дозы потенциально опасного для жизни препарата, вызывающего у пациента неизбежное послеоперационное отравление – тошноту, плохое самочувствие, а иногда и боль.
Сегодня анестезия – симфония. Деммет ввел пациенту, крепкому сорокапятилетнему мужчине, начальную дозу пентотала натрия, от которой больной быстро уснул. Прозвучал первый аккорд.
Затем – кислород для дыхания. Потом – внутривенное вливание, вызвавшее расслабление всех мышц и позволяющее ввести трубку в трахею для контроля над дыханием больного. На очереди была закись азота, и, наконец, последовало введение галотана – главного обезболивающего средства, – требующее большой осторожности.
Именно галотан и должен был отправить пациента на тот свет.
Для расслабления мышц живота доктор Деммет внутривенно ввел небольшую дозу кураре, значительно облегчив хирургу удаление аппендикса. К обеим рукам и к ноге пациента были присоединены электроды. В вену непрерывно поступал пятипроцентный раствор декстрозы. Доктор Деммет пощупал пульс, проверил давление, послушал сердце через стетоскоп, который, конечно, не шел в сравнение с электрокардиограммой, но вполне годился для дополнительного контроля. Затем Деммет приступил к убийству.
Он также сделал то, чего не показывают в телепередачах, о чем не пишут в сентиментальных романах о медиках и больницах, но что нередко происходит в реальной жизни операционных. Он испортил воздух. Сидя на высоких табуретах по нескольку часов подряд, сосредоточившись, анестезиологи иной раз превращают операционные в подобие туалета – такой там стоит запашок. Это реальность. Никто не обращает на это внимания, так как все слишком заняты.
Доктор Деммет осторожно увеличил уровень подачи галотана: все было тщательно рассчитано. Взглянул на экран. Нормальный синусоидальный ритм. Еще увеличил дозу. Последовала ответная реакция. Исчезли резкие пики. Еще галотана, и линия начала сглаживаться. Обычно при таких показаниях электрокардиографа принимались экстренные меры, но о том, что они необходимы, бригаде хирургов сообщал анестезиолог. Вместо этого доктор Деммет продолжал спокойно наблюдать за экраном. Пульс упал, кровяное давление снизилось, сердце едва билось. Галотан пациенту больше не был нужен.
Через три минуты и сорок пять секунд по часам Деммета линия на экране стала ровной и гладкой. Доктор Деммет расслабился. Впервые с начала операции он почувствовал, что сидит на жестком табурете. Он взглянул на поглощенного работой хирурга, посмотрел на сестру, занятую подсчетом тампонов и инструмента, дабы все лежащее на операционном столе оставалось бы на нем, а не во внутренностях больного. За забытый в кишках пациента тампон или зажим можно было поплатиться обвинением в преступной халатности и попасть под суд, даже если тампон этот и не принес особого вреда. Работа старшей сестры была первой нитью в паутине профессиональных интриг, которая позволяла медикам избежать обвинений в недобросовестности. Естественно, что счет пациента отражал и стоимость услуг медсестры.
Доктор Деммет подождал еще две минуты, прекратил подачу галотана, снизил дозу закиси азота, скрестил на груди руки и стал наблюдать за мирно бегущей по экрану линией смерти.
Когда хирург поднял глаза, Деммет сокрушенно покачал головой.
– Жаль, но мы потеряли его, – сказал он.
При этих словах все головы повернулись к экрану, где пульсирующая точка вычерчивала символ забвения
Хирург сердито взглянул на Деммета. Потом он будет ворчать, что доктор Деммет должен был проинформировать его о состоянии пациента. А Деммет ответит, что сделал для спасения больного все возможное, и если у хирурга имеются претензии, пусть он обратится к заместителю администратора клиники – мисс Хал.
А пока доктор Деммет сидел на своем табурете со стетоскопом на шее, с удовольствием освободив уши от посторонних предметов, и наблюдал, как хирург заканчивал операцию вплоть до последнего шва. Если никто не оставил тампона внутри тела, а за этим проследит сестра, тогда операция формально будет благополучно завершена, и последующее вскрытие не выявит никакой вины хирурга. Когда хирург в мрачном молчании вышел из операционной, Деммет встал, потянулся и отправился сообщать печальную новость родственникам покойного. В клинике Роблера считалось, что он делает это лучше всех.
Известно, что в больницах врачи инстинктивно избегают тяжелых больных и больше времени уделяют выздоравливающим. Даже в наше время медики еще только приступают к изучению проблемы собственного отношения к смерти пациента, к тому, о чем они веками старались не думать, хотя все остальные полагают, будто доктора со смертью на короткой ноге. Принято считать, что врачи склонны к состраданию, что это люди смелые и знающие. Немногим известно, что врач избегает говорить пациенту правду о его болезни не ради спокойствия больного, а ради собственного блага.
В отличие от коллег у Деммета с этим не было проблем. Он снял марлевую повязку, осмотрел в зеркальце свое спокойное, с орлиным профилем лицо на предмет случайного прыщика, пригладил рыжеватые, слегка тронутые сединой волосы, снял халат и направился в административный корпус отчитаться, как обычно, о проведении особой операции.
– Что на этот раз? Остановка сердца? – спросила Деммета изящная молодая женщина с темно-рыжими волосами и спокойными карими глазами. Это была Кэти Хал, заместитель администратора и директор фонда развития больницы или, другими словами, главный распорядитель благотворительных фондов.
– Да. Остановка сердца. Как раз в точку, – ответил Деммет. – А мне покоя не даст этот проклятый гольф! Понимаешь, когда я выбиваю мяч из песчаной ловушки…
– Клюшкой надо работать, как скальпелем, и тогда у вас получится, мяч сам полетит, куда тебе надо, – возразила мисс Хал.
– Конечно, полетит, если тренироваться по шесть часов ежедневно…
– Ты можешь играть, когда захочешь.
– Нет, я же не могу планировать время этих операций и вынужден делать их среди дня. А утром и вечером сейчас холодновато для гольфа.
– Многие врачи иногда работают и по двадцать четыре часа в сутки. Наша профессия плохо сочетается с отдыхом, Дэн.
– Если бы я искал легкой жизни, мне не пришлось бы сейчас спускаться в приемную, чтобы сообщить вдове… как ее там, что ее муж не перенес операцию по удалению аппендикса. Если дело пойдет так и дальше, ты скоро захочешь, чтобы у меня люди умирали от насморка.