Без прежней брезгливости, заинтересованно полез в портфель, выгрузил на стол уже известные нам предметы. Открыл наружную молнию, нашел в кармашке билет в метро на десять поездок, из которых три были использованы, две сегодняшним числом. Спросил:
— Как, говоришь, этот стервец выглядел? Как упырь?
— Значит, был в маске, — ответил Новиков. — Зачем упырю ездить на метро, если у него крылья есть?
— Ты мне с упырями голову не морочь, — сказал Кузнецов. — И без них тошно.
Снял телефонную трубку, произнес тихо:
— Зайдите, есть материал.
Подумав, спрятал порножурнал в стол.
Стало тих-тихо, только шелестел кондиционер да где-то под потолком зудела муха.
— Тут Игорек Емелю прислал, — сказал Кузнецов. — Внедряется к Фадееву. Тот, между прочим, требует тебя отозвать.
«Емеля — это, поди, е-мэйл», — машинально подумал Новиков.
Вошел озабоченный сутулый очкарик лет сорока. Кузнецов кивнул на кучу барахла у себя на столе, попросил тщательно обследовать, особенно кровавые пятна на черном материале в районе пулевых отверстий. Последнее реально?
— Попытаемся, — расплывчато ответил очкарик. — Портфельчик тоже брать?
— Непременно, — сказал Кузнецов. — Везде наши пальчики.
Показал на себя и на Новикова.
— Как же без них, родимых? — скучно произнес очкарик, сгребая кучу в портфель. — Когда?
— Завтра к утру.
— Условия те же, Юрий Николаевич. Я один.
— Не обижу.
Очкарик ушел, понурив голову.
— Какой-то он снулый, — заметил Новиков.
— Будешь тут снулым, когда всю ночь ковыряться, — ответил Кузнецов. — Так вот, Андрюха, насчет Чертанова…
Два этих субчика, малохольный и широкоплечий, с которыми Новиков столкнулся в квартире Моллюскова, были не ментами, с ментами разговор был бы короток, а служили, увы, на Большой Лубянке в особом отделе Сапрыкина. Этим, собственно, всё было сказано. К обычным убийствам они привлекались редко, и как вышли на это в принципе заурядное дело, оставалось только гадать. Были, значит, какие-то веские причины.
Андрею бы не лезть на рожон, а дать деру, может всё сошло бы с рук, так нет, принялся козырять липовым удостоверением, набил морду самому Вениамину Шагалину — мастеру международного класса по боевому самбо. Ну и это бы ничего, хотя малохольный, он же майор Терентий Логус, запомнил номер удостоверения, а вдвоем они бы смогли составить достаточно сносный фоторобот, но эта тронутая Моллюскова, которая, оказывается, состояла на учете в психодиспансере, не просто ходила по квартире за чекистами, а тайно снимала их цифровой фотокамерой. Отключила, понимаешь, вспышку, и наяривала через дырку в кармане, как заправская шпионка, поди-ка заметь.
Однако же Логус, въедливый гад, заметил. Прямо перед уходом, когда за Шагалиным приехала скорая, которая, кстати, забрала и Моллюскову.
Что-то в кармане прибабахнутой бабы блеснуло, Логус хвать за карман, ну и так далее.
Короче, Андрей прекрасно вышел на пяти фотографиях, причем в двух случаях на фоне побитого Шагалина и распростертого Логуса. На фоне мертвого Моллюскова он получился неважнецки, поскольку был снят со спины, но одежда, силуэт были явно его.
— Вот так, Андрюха, — сказал Кузнецов и вздохнул. — Слава Богу, они не знают, кто ты есть на самом деле, но это, сам понимаешь, вопрос времени. А ребята они злопамятные, обиды не прощают. Кроме того, следователь Сергеев уже начинает мелькать в деле пенсионеров.
— Каким образом? — удивился Новиков.
— Не знаю, — ответил Кузнецов. — Ты когда звонил — представлялся как следователь Сергеев?
— Естественно.
— Ну вот.
— Не понимаю, — раздраженно сказал Новиков. — Не понимаю.
Глава 29. Пятница — глубокий вечер, а далее суббота
— А может, просто извиниться? — сказал Уханов.
Они сидели в номере Новикова: Уханов, Кузнецов и Новиков. Обмозговывали, что делать дальше, а заодно и ужинали. Точнее, наоборот.
— Подойти к Шагалину и подставить левую щеку, — фыркнул Кузнецов. — Толстовец Новиков. Слёзно так попросить: дай мне в рыло, товарищ, я был не прав.
— А что, он даст, — скучно заметил Новиков. — За ним не заржавеет. Потом ручонки скрутит и в кутузку.
Подошел к окну, принялся смотреть на ночную Москву, которая скрывалась в черном, подсвеченном разноцветными огоньками мареве. Чудный, всё-таки, город, эта Москва, неожиданный, никогда к нему не привыкнешь. Вроде бы пригляделся уже к улицам, которые каждый день топчешь, к пейзажу за окном, в котором над горбатыми крышами гигантскими ракетами торчат серебристые трубы ТЭЦ, прислушался к постоянному гулу машин, а пройдет дождичек, брызнет из-за туч щедрое солнышко, и в душе радость. Распирает так, что петь охота. Да и ночью бывает застучит вдруг ретивое, не давая спать, и обожжет мысль: парень, а ведь ты в Москве. Не где-нибудь в Анадыре или Кукуеве, а в Москве.