Наконец, из тумана проступил массивный черный автомобиль, припаркованный под фонарем у дороги. Видимо, Эд сделал все тихо – никаких звуков погони со стороны клиники не было. Стояла полная тишина, какая бывает только посреди ночи. Эдвард усадил ее на заднее сиденье, а сам сел за руль. Закурил. Затем посмотрел на нее из зеркала заднего вида.
– Ты не думаешь, что это твое прояснение с памятью… результат их лечения?
– Серьезно? Ты сейчас хочешь устроить мне допрос?
– Слушай, раньше ты и дня не могла провести без попытки себя убить. Не узнавала меня. Я как будто с трупом твоим разговаривал. А сейчас… что вообще ты помнишь?
– Я помню, что у меня была другая жизнь. И я ни секунды не хочу здесь оставаться, – процедила она сквозь зубы.
– Если я сейчас увезу тебя отсюда и тебе опять станет хуже…
– Ты силой вытащил меня оттуда. А теперь хочешь всучить обратно … Послушай, Эд, потом можешь проваливать… Но сейчас – увези меня из этой чертовой клиники! – она перешла на крик. – Иначе можешь достать свой пистолет и пристрелить меня прямо здесь, потому что я обещаю тебе…
– Замолчи! – он ударил ладонью о приборную панель. Она замолчала. Сказать ей все равно было уже нечего, да и сил на это не оставалось.
– Что ты предлагаешь делать дальше? Нас будут искать. Я могу тебя спрятать…
– Нет. Ты сможешь найти для меня кое-кого?
– Да… Но давай сначала уедем отсюда.
Сейчас Эдвард был ее единственной соломинкой. Единственной связью с настоящим и прошлым. И ей хотелось нащупать другие.
* * *
На другом конце трубки послышалось прерывистое сопение.
– Берт? Это я, Малил. Ты помнишь меня?
Он еще некоторое время помолчал, а затем ответил – медленно, видимо, взвешивая каждое слово.
– Малил? Это правда ты? Я думал ты давно мертва.
– Ты не узнаешь мой голос?
– С тех пор, как ты тогда внезапно исчезла… Я… я даже не знал, где ты. Господи, сколько же лет прошло. Что с тобой произошло?
– Не по телефону, Браун. Ты можешь встретиться?
Опять молчание.
– Зачем?
– А ты не понимаешь?..
Тишина.
– Берт, не бросай трубку. Я… долго рассказывать, со мной много чего случилось. Я помню, что мы были с тобой как-то связаны. Я просто надеялась, что ты объяснишь… кем я была.
– Мал, слушай, не все так просто. Я под надзором… уже давно. Я даже из дома не могу выйти, чтобы за мной не следили. Я бы рад, но я просто не понимаю, как.
– Это важно. Найди место, где тебя не будут искать и встретимся там.
– Ты уверена, что это нужно делать?
– У меня нет выбора, Берт. Материалы с нашими исследованиями еще у тебя?
– Господи, нет! Ты в своем уме?! Где вообще ты была все это время? Ты ничего не знаешь?
– ГДЕ ОНИ, Браун?
– Ты же понимаешь, что нам не дадут встретиться. Не дадут нам…
– Ты не представляешь, через что я прошла. Мне уже все равно.
– Что ты от меня хочешь?
– Просто… одну встречу. И я оставлю тебя в покое.
Снова нервное сопение.
– Хорошо. Ты хоть что-нибудь помнишь? Помнишь, где мы оставили нашего друга?
– Что?.. – в памяти всплыл образ человека с яркими глазами и пышными усами, которого она видела в клинике.
– Где мы попрощались с твоим другом детства…
– Да, кажется, помню. Это здесь недалеко.
– Конечно, мы ведь здесь с тобой работали. Все мы. Поэтому я до сих пор отсюда и не сорвался…
В голосе почувствовалось тепло и безнадега.
– Увидимся там, Мал. Я скучал. Но очень тебя прошу – будь осторожна.
* * *
Когда-то Мартин Грабэ подарил Малил одну из своих работ – как всегда на религиозный мотив, и выполненную как обычно затейливо. Это была большая икона из золота, бронзы и меди, выполненная почему-то по канонам православной церкви, и в виде паззла. Малил помнила, что каждый святой, размещенный на полотне, по задумке мастера воплощал важную часть души, без которой человек вовсе перестает быть человеком – любовь к ближнему, надежду, нравственность, жертвенность и прочее. Малил тогда очень впечатлили эти бородатые старцы с угольными глазами, смотревшими куда-то в пустоту – далекую, недостижимую. Любого святого можно было вынуть из полотна, и под ним обнажалась подложка картины – темная, бледно-фиолетовая, какой-то сплав металла. Если вынуть всех святых, оставалось лишь изображение Христа сверху, а под ним – ничего. Видимо, этим Грабэ имел ввиду, что современный человек вынул из своей души все святое и остался совершенно пуст. Малил тогда подумала, что проникновенные старцы умерли так давно, что иначе случиться и не могло – слишком далеки они были от склада современного человека. И от нее они тоже были бесконечно далеки. Малил вспомнила это потому, что нависавшее над ее головой небо было почти того же цвета, что и «пустота» Грабэ. Как же это было давно.