Мерзавка жалостливо протянула мне деревянную плошку воды, но я боднул посудину головой. Вода вылилась прямо на робу, попала девке на руки, обрызгала шаровары, но она, не сказав ни слова, вновь налила из кувшина. Во второй раз я не стал действовать так опрометчиво. Сначала решил напиться, а остатки выплюнуть мерзавке в лицо, но так и не смог остановиться, пока не допил последний глоток.
Почему-то вода не утолила жажду, а усилила ее. С каждым глотком я хотел пить все сильнее, внутри нарастал жар. На коже вдруг выступили градины пота, хотя в комнатку, где меня заперли, проникал морозный воздух. Внутренний жар поглощал тело и разум слишком быстро, слишком горячо. По-видимому, я плавился изнутри, словно раскаленное докрасна железо в кузне. Дышалось с трудом, отчаянно не хватало воздуха. Каждый вдох казался глотком открытого пламени, от прикосновений с костей будто бы слезала лоскутами обожженная кожа.
Мне наконец развязали руки и ноги, освободив от мерзкой веревки. Не в силах терпеть, я сдернул рубаху и в секундном удовольствии припал спиной к чему-то холодному. Кажется, это стена. Уже через мгновенье каменная кладка раскалилась добела, отчего я отпрянул и зарычал… или заплакал.
Моей груди коснулись чужие руки, и я с воем отпрянул. Нет, не смейте трогать! Жжется! Как же жжется! Я должен умереть, должен убить себя, пока пламя не убило меня само! Хозяин отдал приказ.
Я ударился головой об пол, но мне помешали. Чьи-то разгоряченные руки оттащили меня за плечи и швырнули на спину.
– Отпусти, дрянь! Как же мне жарко! Убей, но не мучай! – рычал я и, кажется, все-таки плакал.
Жар только разрастался. Кто-то поил меня водой и обтирал тело мокрой тряпкой, отчего наступало секундное удовольствие, на место которого приходила новая волна пламени. Неужто меня пытала эта черноволосая дрянь?! Ей не хватило моих страданий, и она решила добавить?
– За что ты так меня ненавидишь?! За что пытаешь?! Пощади, молю тебя! – Вопли вырывались из моего рта, минуя волю и воспаленный разум.
– Любовь моя, прошу, позволь мне помочь. Я схожу с ума, видя тебя таким. Скажи, что болит? Скажи, как облегчить твою боль? – Нежные слова прорвались сквозь гул в ушах, но не смогли разжалобить меня. Я испытывал слишком сильную боль, слишком быстро сгорал, чтобы поверить.
– Сдохни! Сдохни, и этим мне поможешь! Или убей меня! Просто убей. – Мой вопль сорвался на шепот. Мысли разбегались под напором жара, а память растворялась, словно кисель.
– Милый мой, я останусь с тобой до конца. – Женский голос все шептал и шептал, пока чьи-то руки обтирали мое тело чем-то блаженно мокрым.
Мне дали попить, но губы отказались размыкаться, отчего вода стекла на грудь и наверняка испарилась от раскаленной кожи. Я пытался рвать на себе волосы в надежде, что новая боль заглушит жар. Царапал грудь и лицо, но кто-то держал мои руки. Мужской голос противно причитал, я руганью отгонял его и с силой отмахивался от чужих прикосновений.
– Нет, не смейте меня трогать! Убейте! Я должен умереть! Хозяин, молю, спаси меня и убей! Я больше не могу мучиться!
Силуэты смешались перед глазами. Кто-то с силой схватил меня за шиворот и что-то влил в рот. Я попытался выплюнуть неведомую дрянь, но мне зажали рот. Кажется, я кричал так, что сорвал голос. Меня держали, пока я пытался размозжить себе голову об стену… или об пол…
Я потерялся в маленьком или чрезвычайно огромном пространстве, остался наедине с чьим-то силуэтом или же в центре огромного людского круга. Я тонул в боли. Кричал. Кричал. Кричал! Мечтал умереть. И, кажется, видел тьму. Или чьи-то глаза. Они плакали, кажется… Я плакал сам, и слезы обжигали пылающие щеки. Меня поили, поили, поили. Гладили или били. Голоса слились в какофонию, отчего я зажимал уши и выл от собственных обжигающих прикосновений. Кажется, кое-как стаскивал штаны в попытке освободиться от одежды, под которой углями тлела кожа.
Вокруг метался морозный ветер, и кожа блаженно остывала. Я вдыхал и вдыхал, ощущая, как пламя ненадолго отступает, а потом воздух вновь нагревался и обдавал уже горячими порывами. Из моего рта вновь летели мольбы прекратить пытку.
Не знаю, как долго меня съедал жар. Кажется, прошло всего несколько минут, за которые я успел умереть, воскреснуть от новой боли и умереть снова.
На смену жару пришел холод. В забытьи я натянул на себя все, до чего смог дотянуться. Меня тошнило. Сильно. Я скручивался в узел и извергал желчь болезненными толчками. Кажется, из меня выходила жизнь. Желание умереть никуда не делось, но приказ хозяина перестал довлеть надо мной.