Карета гладко скользила по сугробам, и время тянулось долго, очень долго. Кажется, я уснул с открытыми глазами. В голове клубилась блаженная пустота, но боль в теле не позволяла забыться окончательно. Изучающий взгляд хозяина почти не отрывался от меня, я же на него смотрел лишь украдкой – прямо не смел. Он уткнулся носом в меховую опушку своего пальто, двое мужчин по бокам грели ладони дыханием, я же невозмутимо сидел в легкой робе и не ощущал ни-че-го, кроме боли.
– Арон, помой его, прежде чем отправлять во дворец. От него так разит, что никакие миражи не помогут, – скривившись, приказал хозяин, и мужчина слева с готовностью кивнул.
Все трое поморщились от моего запаха, а я лишь почесал бороду и в который раз зацепил ранку на расцарапанной коже.
– И остригите его. Наверняка в волосах кишат вши, – добавил хозяин.
Если у меня перестанут чесаться голова и борода, я стану счастливым человеком. Еще бы избавиться от боли в теле, и можно жить дальше.
Мы ехали дотемна, и лишь под покровом зимней мглы въехали в большой город. Карета двигалась по узким улочкам, будто нарочно избегая широких мостовых. Я безразлично смотрел в окно, различая силуэты домов из светлого камня под шапками из снега. Карета поднималась вверх, отчего двигалась медленнее, и лошади тянули ее натужней. Неожиданно мы остановились. Послышались мужские голоса, скрип ворот, и карета двинулась вперед. Я рассмотрел высоченный белокаменный забор и железные ворота, у которых стояла темень, освещаемая лишь снежным покровом. Вдалеке горели огни величественного дворца, а на вершине каменной ограды – чаши огня.
Карета остановилась перед неприметным длинным строением. Скорее всего, конюшня.
– Следуй за Ароном. Он все тебе объяснит, – приказал хозяин и покинул карету.
Я взглянул на мужчину с абсолютно равнодушным лицом и почтительно кивнул. Тот не удостоил меня и взглядом, лишь толчком в бок подал знак выметаться. Я кое-как выбрался наружу и втянул носом холодный вечерний воздух. Величественный дворец не вызывал ни любопытства, ни трепета. Меня не интересовало, зачем я здесь. Я ждал приказа.
– Разве тебе не любопытно, зачем тебя привезли во дворец императора? – тихо поинтересовался Арон.
Я покачал головой и опустил глаза. Отчего-то дышать с каждой минутой становилось труднее. Может, дело в морозном воздухе?
– Что ж, тебя и вправду хорошо натаскали. Пойдем, проведу тебя в баню.
– Кстати, Арон, каждый вечер пои его этой настойкой, а то выйдет из подчинения, а потом и помрет. – Хозяин неожиданно вернулся и бросил своему слуге пузырек с прозрачной жидкостью. Тот ловко поймал его на лету и коротко поклонился. – Первую порцию дай уже сейчас. Что-то мне не нравится, как тяжело он дышит.
Мой благодарный взгляд метнулся к хозяину. Если после снадобья мне станет чуть легче, я с готовностью вновь поцелую его сапоги.
Ночь и следующий день исчезли, подобно мареву. Меня отвели в баню, а потом коротко постригли и даже побрили. Самому держать бритву не позволили. Нерасторопный слуга хозяина зацепил лезвием расчесанную ранку на подбородке, отчего у меня долго не останавливалась кровь. Кажется, я смотрел на пропитанную алым тряпицу, которую прикладывал к порезу, и не мог оторвать взгляд. Сила внутри жаждала крови, стенала и рвалась, рычала и облизывалась.
Мне выдали неприметную форму прислуги – темно-серые брюки и такого же цвета рубаху, но разрешили оставить сапоги, в которых я прибыл. Они оказались мягкими, разношенными и позволяли ступать практически бесшумно. Спать пришлось на полу в подвале, отчего каждая косточка и мышца в теле отзывались болью.
Во сне меня вновь преследовал огонь и озлобленное лицо девки, которую я ненавидел до скрежета зубов. Плевать, кто она, но в сновидении я желал ей смерти, желательно мучительной и от моих рук. В чернющих глазах девицы плясали демоны, а на губах играла ядовитая усмешка. Все во мне рвалось к ней, чтобы свернуть шею, как курице. Но я, как и всегда, проснулся. Вернее, меня разбудил звук отворившейся двери.
В мою то ли темницу, то ли спальню вошел Арон. Он принес дымящуюся похлебку и рюмку с прозрачной жидкостью.
– Ешь, – приказал Арон, и я, конечно же, послушался.
Есть не хотелось, как и всегда. Кажется, мое тело разучилось ощущать что-то, кроме боли и гнева. Похлебка обжигала горло, но жидкость, которую я выпил после, окутала меня коротким умиротворением. Правда, уже через минуту оно сменилось знакомой злостью.