К исходу дня мы достигли уровня первого, самого нижнего ветвяка. Шатун поднес факел к потолку тоннеля и показал, как меняется здесь рисунок годовых колец — четкие вертикальные линии изгибались, петляли и превращались в изысканный, запутанный узор.
Поскольку все мы порядочно вымотались. Шатун принялся подыскивать пристанище на ночь. Раньше он в подобных местах старался не задерживаться. Ветвяк есть ветвяк — будь он хоть первый, хоть седьмой. Занебник здесь изрыт ходами особенно густо, и встретить в них можно кого угодно. Разбойники выслеживают контрабандистов, меняющих железо Иззыбья на драгоценные смолы Вершени. Служивые охотятся как на контрабандистов, так и на разбойников. Шестирукие при случае не прочь слопать как первых, так и вторых, и третьих. А за всеми ими разом, как за своей законной добычей, присматривают истинные хозяева лабиринта — кротодавы.
Долгие поиски, однако, не увенчались успехом, и нам пришлось расположиться прямо на пересечении двух ходов, весьма запущенных и, судя по всему, давно никем не посещавшихся. Тонкая древесная труха и хрупкая плесень покрывали пол тоннеля мягким ковром, на котором не было заметно ни единого свежего следа. Кротовый детеныш вел себя спокойно, лизал Головастику руки и тихим попискиванием выпрашивал еду. Понизу ощутимо тянуло сквозняком — где-то недалеко находился выход наружу. Это подтверждало и колеблющееся пламя факела.
— Чувствуете? — Головастик глубоко втянул воздух. — Какая свежесть! Что за аромат! Так дивно пахнуть может только на Вершени! Это вам не гнилые болота Иззыбья! Ты уж не обижайся, Шатун.
Шатун не обижался, но выразился в том смысле, что каждая жаба свою кочку хвалит. Упоминание о жабе дало мыслям Ягана соответствующее направление.
— Эх, съел бы я сейчас дюжину отборнейших жаб, выпил бы браги да хорошенько отоспался! — мечтательно вымолвил он. — Надоели мне эти странствия. Скорее бы на место прийти.
— Знать бы только, где это место… — проворчал Головастик.
— Узнаем. Это уж мое дело.
— Ты действительно веришь, что добьешься прощения? — поинтересовался я.
— Конечно. Чего ради я сюда вернулся. Головастику на поминках подпевать? Нет, я к другой жизни привык.
— И с чего ты думаешь начать?
— Вначале разобраться надо, что к чему. Узнать, кто нынче в силе. Кто — в немилости. Времени ведь много прошло. Может, все мои враги давно в Прорве. Тут дело тонкое: сегодня ты, завтра — тебя. Потом старые связи нужно наладить. Да и новыми обзавестись не помешает. Но спешить нельзя. Действовать только наверняка. Главное, чтобы меня сразу не прикончили. Чтобы выслушали. А уж мне есть что сказать. Я такое скажу… — он поперхнулся словами, как будто спохватившись, что может сболтнуть лишнее. — …Я такое скажу, что вся Вершень ахнет.
Что это такое случилось с ним сегодня, подумал я. Не часто Яган шел со мной на откровенность. Может, это как раз тот момент, когда его можно разговорить? Ну, бывает — нашел на человека стих. Когда еще такой шанс представится. Очень многое в устройстве этого мира остается для меня загадкой. Особенно то, что касается институтов власти. Никаких аналогов в земной истории не просматривается. Ни с империей инков, ни с Поднебесной, ни с другими более поздними формациями. Стоит только мне воздвигнуть в уме какую-нибудь стройную теорию, объясняющую особенности местного социального устройства, как появляются новые факторы, вдребезги разрушающие ее. Чего ради идет война не только между Иззыбьем и Вершенью, но и между разными занебниками? Что это за Письмена, из-за которых весь сыр-бор разгорелся? Откуда появился Настоящий Язык? Кто такой Тимофей? Реальная личность или легенда? Как он сказался здесь и куда сгинул? Почему лишь одно упоминание о нем повергает людей в трепет? Какая сила гонит по дорогам толпы кормильцев? Из какого центра управляется это эфирное государство? Кто назначает судей, губернаторов, генералов? Кто такие Друзья? Вожди, министры, парламентарии? И почему именно — Друзья? Друзья — чьи? Народа? Ясно, что нет. К народу здесь отношение — растереть и плюнуть! Друзья между собой? Куда там! Пример Ягана о многом говорит. Может, все же расспросить его поподробней? До сих пор я старался быть в разговорах предельно осторожным. Избегал прямых вопросов. Больше слушал, чем говорил. Представьте себе на минутку такую картину.
Средневековая Европа. Какой-то тип бродит по городам и весям и пристает ко всем встречным-поперечным с такими примерно вопросиками: а кто этот дистрофик на кресте, которому вы бьете поклоны? А на кой ляд нужны фимиам и молитвы? А что такое «король»? А кто такой «папа»? А почему вы сжигаете на костре этих симпатичных дамочек? А чего ради штурмовать этот замок, там ведь точно такие же люди, как и вы? Ну, и так далее. Думаю, результаты столь опрометчивого любопытства могли быть весьма и весьма плачевными. Следовательно, не будем торопить события. Осторожность — вот моя тактика и стратегия.