— Теперь надо ждать атаки сверху или снизу, — предположил Головастик.
— Снизу они не сунутся. Там ветки тоньше, — сказал Шатун. — А сверху навалятся. Видишь, уже кора сыплется.
Однако время шло, а нападение откладывалось. Служивые лазали над нашими головами, таскали туда-сюда что-то, перекликались между собой и теми, кто остался в карауле. Их целеустремленная, упорная деятельность начала не на шутку тревожить меня. Похожее чувство испытываешь в стоматологическом кресле, когда врач перебирает десятки зловещего вида инструментов, а ты не, знаешь, который из них он собирается вонзить в тебя — вон тот ножичек с серповидным лезвием или ту спицу с крючком.
— Может, попробуем прорваться? — предложил Головастик.
— Прямо под бичи служивых? — с сомнением сказал Шатун. — Они, наверное, только этого и ждут.
Верхушки деревьев шумели на ветру, а здесь, в лесной чащобе, воздух был горяч, духовит и неподвижен. Зудела мошкара, равномерно гукала какая-то тварь. Суета служивых постепенно угасала, голоса стихали, нас неудержимо клонило ко сну.
Густая прохладная струйка пролилась мне прямо на макушку — как будто кто-то кринку сметаны опрокинул. Только уж больно запах у этой сметаны странный — так в оранжереях пахнут орхидеи. Я машинально коснулся головы, и рука моя сразу прилипла к волосам. С великим трудом оторвав ее, я принялся разнимать склеившиеся пальцы. Белую и тягучую, как латекс, массу, невозможно было ни оторвать, ни соскоблить.
— Паучья кровь! — первым догадался Головастик. Точно таким же тоном, наверное, он возвестил бы о появлении косокрыла или шестирукого.
Ужас случившегося еще не дошел до меня, и, глянув на Головастика, я едва не рассмеялся: больше всего сейчас он напоминал ромовую бабу, облитую сливочным кремом.
— Прикрывайтесь хоть чем-нибудь! — приказал Шатун. — Ломайте ветки, отдирайте кору.
Однако было уже поздно. «Паучья кровь» — млечный сок лианы-тенетника уже обильно пометил каждого из нас. Еще чуть ли не ведро этой Пахучей гадости обрушилось на меня. Глянув вверх, в прогалину между листвой, я увидел двух служивых, как жгут мокрого белья, перекручивавших толстый стебель тенетника. Уже невозможно было разнять ладони и оторвать спину от древесного ствола. Ресницы слиплись, уши заложило, рот был словно забит крутым кисло-сладким тестом. Не в лучшем положении находились и мои товарищи. В одну минуту дерево превратилось в огромную липучку, а мы — в беспомощно бьющихся на ней мух.
Все, подумал я. На этот раз действительно все. Не представляю даже, что нас может спасти.
И действительно, мы были побеждены, обречены на неподвижность, распяты без гвоздей и веревок. Но что, спрашивается, выиграли от этого служивые? Ведь им позарез нужно вещественное доказательство победы — Шатун, если не живой, то хотя бы мертвый. Но приблизиться к нам, не рискуя жизнью, по-прежнему невозможно. Раньше этому препятствовали мы сами, а теперь — покрывающая все вокруг «паучья кровь». Только шестирукие не боятся ее. Любого сунувшегося сюда служивого ожидает участь неосторожной щуки, решившей полакомиться попавшим в сеть карасем. Впрочем, нам от этого не легче.
Однако я снова не оценил степень сообразительности полусотенного. Оставив часть служивых для охраны (дабы мелкие лесные падальщики преждевременно не попортили наш товарный вид), он повел остальных на заставу. Замысел его был прост и отталкивался от известной истины о Магомете и несговорчивой горе. Уж если нас нельзя доставить на допрос, придется следователя доставить к нам. Пусть без помех исполняет свой долг.
Напоследок полусотенный не преминул попрекнуть нас за глупость и пообещал вскорости вернуться. «А уж тогда, братцы, скучать вам не придется!»
Сон обуреваемого тоской и страхом пленника совсем не то, что сон уверенного в своей безопасности победителя, и поэтому, в отличие от служивых, я стал свидетелем того, как из серого рассветного тумана бесшумно возникли три плоские длинные тени. В неверном мутном свете едва нарождающегося дня трудно было оценить истинные размеры пришельцев, но стремительная, жутковато-точная грация движений не оставляла сомнений, что это хищники.
Убийство было их стихией. Они убивали небрежно, как бы мимоходом — легким ударом лапы раскалывали черепа, откусывали головы, разрывали тела. Не прошло и десяти минут, как все, что осталось от служивых, было нанизано на острые сучья. Впрок, так сказать. Двух уцелевших, предварительно изваляв в липком соке, швырнули в нашу кучу. Шестирукие были предусмотрительны — теперь, кроме свежего мяса, у них имелся еще и солидный запас живых консервов. Более того, их обеспокоила даже степень нашей упитанности.