У него в руках оказалось нечто холодное и матовое. На ощупь похожее на металл.
— Это шелковая парча, Ричард Сент-Вир. Румянец зари — так называется цвет. Как напоминание о раннем утре, когда просыпаешься в объятиях любовника. — Она прикоснулась тканью к его губам. — Ну? Тебе нравится?
Он оглянулся на дверь. Шелк был дорогой, он не мог просто бросить его на пол. Может быть, где-то есть крючок, чтобы повесить…
Она проследила его взгляд до стены.
— Так тебе по душе розовый шелк? — Она уже прижимала к себе следующее платье — сияющее розовое облако, затмевающее черноту ее одеяния. — Это мне идет, правда ведь?
Он кивнул. Во рту у него пересохло.
— Подойди ближе, — велела она.
Он умел распознать вызов. Он шагнул к ней.
Она сказала:
— Дотронься до меня.
Теперь он знал, где он: идет по поваленному дереву, карабкается на самый верхний карниз…
— Где?
— Где хочешь. — Она приложила к щеке его руку. Потом повернула голову и лизнула ладонь, а он вздрогнул, как от удара. Он не ждал, что тот опасный холодок в основании хребта снова доберется до него здесь. И вздрогнул от удовольствия, которого не хотел.
— Обними меня, — сказала она. Он обхватил ее руками. Она пахла лавандой и дымком угасших свечей.
— Стань мне другом, — прошептала она ему в губы.
— Да, — шепнул он в ответ.
Леди Тревельян тихо рассмеялась и вздохнула. Она запустила пальцы ему в волосы, притягивая к себе его голову, кусая и целуя в губы. Он задрожал и прижался к ней. Она приподняла свои чернильные юбки и притянула его еще ближе, возясь с его штанами. Он и сам не знал, где были его руки. Он ничего не ведал обо всех своих членах, кроме единственного. Сердце бешено колотилось от пугающей мощи желания. Его глаза были закрыты, он едва мог дышать. Всякий раз, когда она дотрагивалась до него, он пытался думать об исходящей от нее угрозе, но в конце концов ему пришлось перестать думать вовсе, ибо мысль об опасности заставляла его лишь больше хотеть этого. Она что-то говорила, но он не слышал. Она помогала ему, вот и всё, что он знал. Помогала — и вдруг всё закончилось, а она кричала:
— Остолоп! Розовый шелк испорчен! — Она оттолкнула его. К нему вернулось зрение. Он потянулся к болтающимся у коленок штанам. — Да что ты себе позволяешь? Что ты о себе возомнил? — Ее лицо и шея пылали, глаза метали молнии. — Ты никто. Шваль. Что ты здесь делаешь? Что ты о себе возомнил?
Он застегнул пуговицы и, спотыкаясь, бросился вон из комнаты.
Дверь захлопнулась, он больше не слышал ее криков. Он пустился назад тем же путем, что пришел — каким-то путем, во всяком случае. Эта часть дома была ему не знакома.
— Ричард!
Только не Криспин. Не сейчас.
— Ричард!
Не сейчас.
— Ричард, черт тебя возьми, — стой, когда я тебя зову!
Ричард остановился. Он стоял спиной к Криспину — сейчас он не мог взглянуть на него.
— Что? — спросил он. — Чего ты хочешь?
— Чего я хочу? — резко переспросил Криспин. — Да что с тобой стряслось? Чего, по-твоему, я могу хотеть?
— Что бы это ни было, у меня его нет.
— Нет, вот как? — горько произнес Криспин. — Господи. Я-то думал, ты мой друг.
— Что ж, полагаю, что нет. Полагаю, я тебе не друг.
Криспин двинул его кулаком.
И Ричард вернул удар. Он не хотел сдерживаться.
Это не было честной дракой, о нет. В этой игре они никогда не были равны.
Хорошо еще, думал потом Ричард, что ни у одного из них не было меча; и всё же, он оставил Криспина, лорда Тревельяна, грудой скрючившейся на полу хрипящей плоти. А сам отправился домой и рассказал матери о том, что сделал.
****
Она знала, что однажды этот день настанет, но он пришел много раньше, чем она надеялась.
— Тебе придется уйти, любовь моя, — сказала она. — Тревельян мертв. Его жена не защитит тебя, и, уж конечно, не Криспин.
Ричард кивнул. Он хотел сказать: «Это же только Криспин», или: «Он переживет». Но Криспин теперь был лорд Тревельян.
— Куда мне идти? — вместо этого спросил он. Ему рисовались горы, где храбрецы водят дружбу с оленями. Рисовалась другая, похожая на эту, деревня, другая хижина у реки, а может быть, у леса…
— В город, — ответила ему мать. — Это — единственное место, где ты сможешь хорошенько затеряться.
— В город? — Он никогда там не был. Он никого не знал. Там был дом, в котором нечем дышать, и последний оплот. Но даже при одной мысли об этом он ощущал тот чудной холодок в основании хребта, и знал, что хочет этого, что бы там ни было.
— В город, — сказал он. — Да.
— Не бойся, — напутствовала его мать.
— Я не боюсь, — ответил он.
Она извлекла книгу о жабах, открывая тайник с монетами.
— Вот, — сказала она. — Начнешь с этого. Там ты заработаешь больше.
Он не спросил ее: «Как?». Пожалуй, он знал.
========== Герцог Приречья ==========
Паренек-то был не из здешних. Мы это просекли, только он на пороге показался, дерганный такой, голова не с того боку затесана. Паршивая бражка. Всякий решил, что и оружие у него есть — такие всегда при нем. Выпивохи даже выпивать перестали, подавальщицы не спешили к столикам, игроки позабыли бросать кости. Сьюки придвинулась ближе к Энни, девчонки любят друг за друга вступаться, коли что.
Розали вышла вперед. Таверна-то, как-никак, ее.
— Что вам принести? — спросила.
— Что мне принести? — Его тон ясно всем говорил, что ничего глупее он сроду не слыхивал. — Что мне принести? — Сплошная издевка. Да еще этот надменный выговор, как на Всхолмье. Точно не здешний.– Не найдется ли у тебя, часом, трактата Ладлоу «О происхождении природы»? Впрочем, нет, он запрещен. Тогда как насчет жареного павлина? Или чарки доброго яда?
Розали закатила глаза. Ответила:
— Пойду гляну.
Похоже, она уж успела назначить ему цену, решив, что он, видать, не опасен, просто чокнутый. Она повернулась к нему спиной и все успокоились.
Он, ясно, студент был. Волосы длинные, в пучок стянуты на затылке. И черная мантия в пол, в какие они все там рядятся, болталась на нем, как белье на веревке, разве что ее-то давненько не стирали. Только озленные студенты сами собой в Приречье не забредают. Не забредают, блин, даже чтобы озлиться. Знают поди, что тут, без чинов, и ограбят, и убить могут. Так что без нужды здесь не пьют.
Рыжая Сьюки бочком подошла к нему. Она всё держалась за Энни, но как Розали отвернулась, воспользовалась случаем.
— Закажешь мне выпить?
Он глянул на нее сверху вниз. Высоченный малый.
— С чего бы? Ты хочешь пить?
Она совсем девчонка. Здесь не оперилась еще.
— Нет. — Она придвинулась поближе — себя показать. — Я бы тебя приголубила.
Тут до него дошло.
— За выпивку? Ты серьезно?
Мы все косились, выжидая, при деньгах ли он. Как о них речь, люди руку сами к кошельку тянут, хоть на миг какой. А у этого рука к поясу даже не двинулась. Значит, пустой, а может, умнее, чем кажется. Ну, я себе решил пождать-поглядеть, что к чему.
Тут Шустрый Вилли сунулся в дверь, клекоча: «Поединок!», — и мы враз про тощего студента забыли, ринувшись на улицу. Арчер-Стукач, бедолага, всучил, наконец, Сент-Виру свой вызов, уж бог весть как. Ричарду Сент-Виру не под стать было драться с новичком вроде Арчера — Арчер того, может, и не ведал, но мы-то знали. Видать, это всё девчонка его, белявка, подначила Стукача показать, на что тот годен. Может, даже думала, ему взаправду свезет.
Уж мы тут повидали, как они приходят и уходят, юнцы-фехтовальщики. Гоношатся, что олени по осени — доказать, кто лучший. Только эти, коли с мечом в руке, так и стараются друг друга порешить. Иначе работу в Городе не раздобыть, а у здешних уважуху — тем паче.
Я в тот день поставил на Сент-Вира, ну так и другие тоже. Так что барыш мой всего-то восемнадцать медных пескарей вышел.
У них там всё в минуту решилось — мы едва ставки сделать поспели. Сент-Вир резко так ударил, с силой, а Арчер охнул и захрипел, и кровь вслед за клинком брызнула, как Сент-Вир выдернул меч. Вот и всё.
Студент уж тут как тут был. Застыл, будто истукан, даже руки не поднял, заслониться от кровяных брызг. У него вся мантия была в черных лоснистых каплях. А он на тело уставился, будто сроду такого не видывал.