Существо шагнуло к нему. Он отступал до тех пор, пока не ударился пяткой о низкий парапет. Не сознавая ни что, ни почему он это делает, Рэн упал на колени. К нему приближалось лицо, в которое он не смел взглянуть, лицо, на котором отразилась вся злоба, все грехи мира. Страх разрушил барьер в мозгу, и губы Рэна шевельнулись:
— Я повинуюсь тебе. Ты мой бог. Ты властвуешь над человеком, его животными и машинами. Ты правишь моим городом и всеми другими поселениями. Я признаю тебя.
Очередной смешок, еще ближе.
— О, мистер Рэн, раньше вы говорили по-другому. Вы и в самом деле так думаете?
— Мир в твоей власти, и ты волен поступать с ним, как пожелаешь, сохранить или уничтожить, — ответил Кейтсби раболепно. Слова как будто сами собой выстраивались в торжественные, литургические конструкции. — Я признаю это. Я буду поклоняться тебе и приносить тебе жертвы. В дыму, саже и пламени я буду вечно славословить тебя.
Ответа не последовало. Он поднял голову. Смертельно бледная мисс Миллик пьяно раскачивалась из стороны в сторону. Глаза ее были закрыты. Девушка пошатнулась, и Рэн подхватил ее. Колени его подломились, и они вдвоем рухнули на крышу.
Через некоторое время девушка зашевелилась, забормотала что-то, глаза ее приоткрылись.
— Пошли вниз, — выговорил он, пытаясь поставить ее на ноги. — Вам нехорошо.
— У меня ужасно кружится голова, — прошептала она. — Видно, со мной случился обморок. Мне приходится недоедать, и потом, я так сильно нервничала в последнее время, из-за войны и всего прочего. Ой, мы на крыше! Это вы вынесли меня на свежий воздух? Или я пришла сама, не соображая, что делаю? Какая я глупая! Мама рассказывала мне, что в детстве я частенько ходила во сне.
Кейтсби повел девушку вниз. Она поглядела на него.
— Ой, мистер Рэн, — проговорила она, — у вас на лбу большое грязное пятно. Позвольте, я его вытру.
Мисс Миллик вытерла ему лоб своим носовым платком. Внезапно она покачнулась. Кейтсби поддержал ее.
— Я в порядке, — сказала она. — Правда, мне очень холодно. Что случилось, мистер Рэн? У меня что, был приступ слабости?
Он подтвердил ее предположение.
Позднее, по пути домой, сидя в пустом вагончике, он размышлял о том, как долго может чувствовать себя в безопасности. Вопрос был чисто практический. Природное чутье подсказывало ему, что на какое-то время тварь оставила его в покое. Но потребует ли она большего, когда вернется? Посмотрим. Надо только не угодить в психиатрическую лечебницу. Ему следует вести себя крайне осторожно, потому что дело касается не только его, но и Хелен с Ронни. Он задумался над тем, сколько еще мужчин и женщин видели подобных тварей.
Вагончик притормозил и знакомо задергался. Кейтсби взглянул на крыши у поворота эстакады. Они выглядели совершенно обычно, словно то, что выделяло их из общего ряда, на время пропало.
И ТОГДА ДЖО БРОСИЛ КОСТИ…
Перевод К. Кузнецова
© перевод на русский
язык, Кузнецова К.Э., 1992
Джо Слаттермил вдруг понял, если он тотчас же, сию минуту не выйдет из дома, что-то изнутри разнесет его голову на части и осколки черепа шрапнелью сметут все то, что еще как-то держало его разваливающееся жилище — карточный домик из больших листов фанеры, пластика и картона, посреди которого на удивление основательно и твердо возвышалась печь с очагом, духовками и дымоходом. Она доходила Джо до подбородка, была по меньшей мере вдвое длиннее, а ревущее пламя заполняло ее очаг от края до края. Над очагом ряд печных заслонок прикрывал духовки — Жена Джо занималась выпечкой хлеба, и это отчасти пополняло их доход. Выше, так, чтобы Матери не дотянуться, а Мистеру Пузану уже не допрыгнуть, висела длинная, во всю стену, полка с семейными реликвиями. Но все, что было на ней не из камня, стекла или фарфора, давно усохло от жара и походило то ли на мячи для гольфа, то ли на высушенные человечьи головы. С краю сгрузились плоские бутылки из-под джина, выпитого Женой. Совсем под потолком красовалась старая цветная репродукция. Она висела так высоко и была покрыта таким слоем сажи и копоти, что за ними в каком-то сигарообразном силуэте с трудом угадывались то ли горбатое китобойное судно, врезавшееся в штормовую волну, то ли космический корабль в облаке пронизанной солнечным светом космической пыли.
Не успел Джо втиснуть ступни в башмаки, как его Мать поняла, куда он настроился.
— Не иначе, баклуши бить собрался, — пробормотала она осуждающе. — Полные карманы монет, там ведь и на хозяйство тоже — нет, чтоб истратить на что-то путное…
И она снова принялась жевать индюшатину, правой рукой отщипывая от тушки в раскаленной жаровне волокнистые ломтики, а левой прикрывая еду от не сводившего с нее желтых глаз Мистера Пузана — кота со впалыми боками и нервно подрагивающим драным хвостом. В своем застиранном платье цвета подгоревшей индейки Мать Джо напоминала продавленный коричневый портфель, а ее пальцы походили на узловатые сучья.
Жена Джо, возвышавшаяся возле печи, скорее всего подумала то же самое, ибо криво улыбнулась через плечо, и, прежде чем она закрыла заслонку, Джо успел заметить два длинных, тонких батона и пышный круглый каравай. Жена была тощей как смерть и болезненно куталась в фиолетовую шаль. Не глядя, она протянула костлявую, в ярд длиной руку к ближайшей бутылке с джином, сделала изрядный глоток и снова ухмыльнулась. Джо понял ее без слов: пойдешь и будешь играть, напьешься и свалишься в канаву, притащишься домой и поколотишь меня, а тогда угодишь в кутузку. Память высветила, как последний раз он сидел в грязной камере и она пришла к нему — в лунном свете он видел желто-зеленые синяки, которыми украсил ее впалое лицо — и как, пошептавшись с ним через крохотное заднее оконце, просунула ему между прутьев полпинты.
Джо и сам знал наверняка, что на этот раз будет все то же самое — если не хуже, — но тем не менее встал, в его глубоких карманах глухо звякнуло, и шагнул прямо к двери.
— Пожалуй-ка схожу я на горку, разомну-ка кости, туда и обратно, — пробормотал он, покрутив при этом узловатыми, согнутыми в локтях руками на манер велосипедных педалей, показывая, что он вроде бы пошутил.
Он вышел, помедлив сразу прикрыть за собой дверь, а когда захлопнул ее, почувствовал себя глубоко несчастным. В былые годы Мистер Пузан выскочил бы следом — затеять драку с котами или поглазеть на кошек, что сидят на заборах и крышах. А теперь вот предпочел остаться дома, чтобы шипеть у огня, таскать индюшатину и увертываться от метлы, ссориться и мириться с женщинами. Никто не последовал за ним, слышались лишь чавканье и прерывистое дыхание Матери, звон опустевшей бутылки, возвращаемой на полку, да скрип половиц у него под ногами.
Из бездонной глубины опрокинутой ночи светили морозные звезды. Некоторые, похоже, двигались, отмечая раскаленными добела ракетными двигателями пути космических кораблей. А раскинувшийся внизу городок Айронмайн выглядел так, будто все его огни разом задули и он улегся спать, предоставив свои улицы и площади невидимым призракам и ветру.
Джо по-прежнему был окутан пыльно-сухим ароматом высохшего до звона дерева за спиной, ощущая и слыша прикосновение к ногам ломких от дневного зноя трав. Ему пришло в голову, что где-то там, глубоко внутри него, Джо, кто-то долгие годы устраивал все таким образом, чтобы и он сам, и его дом, и Жена, и Мать, и Мистер Пузан подошли к своему концу все вместе. И как это все до сих пор не сгорело как спичка от кухонного жара — истинная загадка природы… Джо привычно ссутулился и зашагал, но не вверх, в гору, а вниз, по грязной дороге вдоль заброшенного Кипарисового кладбища в Ночной Город.
Ветер был легкий, но как-то необычно переменчивый и неугомонный, словно им забавлялись гномы. Он с шумом раскачивал чахлые деревья за смутно белеющей в свете звезд подвыпившей кладбищенской оградой, и казалось, что кипарисы трясут бородами из покрывающего их испанского мха. Джо почувствовал, что духам, как и ветру, неведом покой, что им все равно: то ли где-нибудь кого-нибудь пугать, то ли плыть по ночному небу в скорбно-распутной компании таких же теней. Временами среди деревьев мерцали тусклые красно-зеленые глаза вампиров, подмигивая, будто больные светляки или огни ковыляющих среди звезд ракет. Тоска не исчезала, напротив, становилась все глубже, и хотелось сойти с дороги, найти себе уютный склеп или местечко под покосившимся крестом, свернуться калачиком и лежать там долго-долго, чтобы убедить своих домочадцев, будто он им изменил. Он подумал: “Вот только тряхну кости, только метну их и отправлюсь на покой”. Но пока он так размышлял, распахнутые, повиснув на одной петле, ворота заброшенного кладбища остались далеко позади.