– Беспокоиться не стоит, а то, чему вы стали свидетелями, – всего лишь выражение беспомощности, притом бескультурное. Как назвать тех, кто уничтожает искусство? Быдло! Плебеи! Я знаю, л’лэрд Шантэль, что вы возмущены наведенным над посольством куполом, но поверьте, это для вашего же блага. Город защищают Одаренные! Мы боремся с террористами, и успешно…
– Говоря «мы», вы имеете в виду сыскную службу, горожан в целом или себя лично?
– Простите? О чем вы?..
– Прошу, дитя, не принимайте близко к сердцу стариковское брюзжание, – тонко усмехнулся эльф. – Эти взрывы… Террористы… Так непривычно и неприятно… Чувствую, ждет меня ехидна под кроватью!
– С вами, Шантэль, и тараканы не уживутся! – беззлобно хохотнул Шумор.
– Нынче в столице в моде блохи. – Л’лэрд изогнул бровь.
Первыми загоготали орки, следом прыснули остальные «посвященные». Действительно, с недавних пор в Равенне начался «блошиный бум». Эстеты-аристократы дарили друг другу насекомых в инкрустированных самоцветами шкатулках, заказывали у ювелиров изящные блохоловки. В столичном музее появился экспонат, вызвавший у обоих братьев восхищение и недоумение одновременно: под лупой на крохотном пьедестале, сработанном из опала, гарцевала высушенная блошка, а на ней верхом восседал малюсенький рыцарь в золотой броне с неверрийским стягом в руке.
Сказительница присела на лавочку, с улыбкой окинула послов цепким взглядом умных карих глаз.
– Рада, что к вам вернулось хорошее настроение. Понимаете, я не воитель и не смогу арестовать всех террористов. Я могу лишь беречь то, что мне доверено. Память. Три сотни лет назад во время войны Равенна сильно пострадала по нашей вине. Были утрачены древнейшие памятники и едва не погиб водопад Рассветный Каскад. Я не одобряю, более того, порицаю действия скадарских воинов и могу смело заявить об этом самому кэссарю! И любой из моих коллег может! И мы все встанем грудью на защиту даже такого вот… неприличного фонтана! – К концу тирады глаза женщины заблестели, и притихшие послы уверились в том, что не только грудью встанет, да еще и вооружится чем поувесистей. Выдержав паузу, она поправила очки и привычным певучим тоном закончила:
– Те, кто жил до нас, созидали в надежде на то, что мы будем помнить и хранить. Разве нет?
Аплодировали все. Стоя.
Вилль дожевал персик, метко стрельнул косточкой в можжевеловый куст, неспешно ополоснул руки в фонтане, уже отключенном, и наконец соизволил уделить родственнику внимание и даже один насмешливый хмык.
– Что? – Дан присел рядом на нагретый солнцем бортик. Подозрительный братец не пожелал разговаривать в комнате, но причин толком объяснить не смог, только руками разводил. Мол, чую неладное, и все тут!
– Лет пять назад накануне Ярмарки Кусай с закадычным приятелем Заграем забрались в Эртанов ледник, а там свиные окорока висели, аж четыре штуки. К счастью, Эртан собак вовремя застукал, а иначе грызли б мы на праздник лапти под соусом. Так вот, видок, говорил, у них был чумовой: уши торчком, глаза с полушки и блестят, языки набок, слюни капают, а сами урчат «окоррока, окоррока…»
– Ты за ужином не наелся?
– Да нет, просто у тебя сейчас лицо такое же. Окоро… виноват! Бедра, бедра…
– Тьфу! Как деревней был, так и остался!
– Да ладно, не злись. Слушай, я вот что решил. Завтра пойду в Веселый переулок. – Вилль сказал это самоотверженно, будто решаясь выйти с оглоблей наперевес против бронированной вражьей конницы.
– Я думал, на тебя красные фонари действуют, как серебро на нежить, – ухмыльнулся Дан.
– А что делать? Надо. Найду ту девку и… поговорю по-мужски.
Дан страдальчески закатил глаза.
– Да нет никакой девки! Вилль, ехидну могли подбросить с единственной целью: выспросить у тебя что-нибудь про императора либо узнать, не замышляешь ли чего против кэссаря. Ты ее раскусил, и ей ничего не оставалось, кроме как помереть ехидной. Неудачная попытка шпионажа, и только.
– Если я ошибся, то просто выброшу ехидну из головы и возьмусь за диплом, в библиотеку запишусь, – пожал плечами брат. – А ты жди сигнала от своих… друзей. Только Трою передай, чтобы в городе не взрывал больше. Люди-то в чем виноваты?..
Вилль говорил что-то еще, но Дан уже не слушал. По ступенькам терраски спустилась Летти. Наверняка пошла в сад за цветами или последний урожай персиков собрать. Дан смотрел на нее в какой-то сонной оторопи и не мог отвести взгляда. Что там Вилль о деревенских красавицах толковал? Оттого они спину держат ровно, что приучены таскать коромысло, а лямки сарафанов сзади углом закреплены? Так вот, с южной красавицей никакая народная мудрость не прокатит! Плывет лебедушкой, и пусть кто попробует коромысло на нее повесить – мигом получит по шее… оглоблей…