Лошадки бежали трусцой, ровной и слаженной. Затычки в их ушах, как пояснила сказительница, были магическими и служили для того, чтобы животных не пугал уличный шум. Перья на шлемах телохранителей мерно покачивались, солнце распалялось, лимонная водичка в жестяной бочке нагревалась. Сказительница стояла в проходе, опираясь на спинку лавки, и… сказывала, сказывала, сказывала. С её слов выходило, что каждый второй храм, фонтан да и просто скамейка в парке являлись ценнейшим наследием материальной культуры лишь из-за того, что туда хаживала или там сиживала историческая личность. Личностей было море, скамеек с фонтанами тоже, и Дан просто диву давался, отчего бесценную Катарину-Дей ещё не сняли вместе с фундаментом и не умыкнули на пиратский корабль. Вряд ли этих смутили бы размеры.
Иллиатара Триединого в Скадаре почитали как высшее, но, увы, недосягаемое для простых смертных существо, и молились богам Линий, заступникам и покровителям Мира. В их честь воздвигали храмы и ставили алтари, курили благовония и вели службы.
Вот под предводительством высокой, сухопарой Верховной Жрицы с лицом чистым и прекрасным, словно высеченным из горного хрусталя, просеменили щебечущей бледно-розовой стайкой юные служительницы богини любви Афэллы.
Жрица Иллады-судьбы отрешённо поигрывала серебряным жезлом с навершием в виде совы, распростёршей крылья. Через две с половиной недели начнётся молебен и продлится он ровно седмицу. Сама кэссиди, названная в честь справедливой богини, станет просить покровительницу о снисхождении к своим будущим подданным. Не к себе.
— …А это храм весельчака Байхоса, которого у вас, господа, зовут богом Порока Лукавым Угодником…
Трое послушников, насвистывая разудалую плясовую, отмывали со стены храма зооаморфный орнамент скабрезного стиля. Под охраной дремлющей рыжей кошки в тени вазона стоял кувшин, но вряд ли с компотом.
И всеми гордилась красноречивая Мия Аколетта и должны были восторгаться приезжие. Орки вполголоса восторгались самой сказительницей, не стесняясь в эпитетах, остальные изображали вежливое внимание, а лимонная водичка заканчивалась. Жара…
Вилль задремал с открытыми глазами, судя по отрешённому выражению лица, и Дан решил последовать его примеру.
Ослепительный и холодный, точно ледяная скала под негреющим солнцем. Таким Дан увидел отца в первый и последний раз. Он не искал встречи специально и даже не надеялся, но судьба забросила его в Рудный Мыс одновременно с Дариэлем Винтерфеллом. Аватары привезли очередную партию редких морских камней и теперь придирчиво рассматривали заготовки для будущих Тай-Кхаэ'лисс.
— А у того вон, — Бром стрельнул взглядом на аватара ростом чуть выше других со светлыми, почти белыми волосами, — дочке скоро три будет. Он как впервой прилетел, не поверишь! — нашего Фирса перепил! На радостях, значит.
— Как сын родится, небось, весь Мыс перепьёт! — подмигнул Дан. Он вызвался сопровождать гномий обоз до самой столицы за плату столь умеренную, что купцы тут же назвали его другом, братом и благодетелем.
— Так это ж вторая! А первый — сынок, как положено. Арвиэлем зовут. А самого папашу — Дариэлем. Дариэль Винтерфелл.
Дан даже руку к груди прижал — а бьётся ли?
Загнав робость поглубже, подошёл к аватару и предложил часть пути проделать с обозом. Дескать, отдохнут крылья, да и груз тяжеловат.
— Благодарю. Мы в лошадях не нуждаемся, — ровно ответил отец, не дрогнув ни единым мускулом. На бледном лице шевелились только губы.
Не узнал. Увидел в нём лишь полукровку.
Он смотрел вслед аватарам, точно журавли, летевшим клином. Вон как торопятся в семьи. И к лучшему, что не заговорил о своей матери, о его бывшей женщине.
Дан купил место на корабле и уплыл в Ильмарран, сам не зная, для чего. Высказаться, наверное. Или выпить рома и помолчать вдвоём. Он нашёл Адэланту, но поговорить уже не смог. Отрешённо смотрел на серую плиту с выбитыми цифрами, разница между которыми была всего лишь в шестьдесят семь лет. Хапуга и циник Руфин Ринвейн здравствует усилиями магов, растит пузо, кошелёк и толпы охотниц за этим кошельком. Парчовый Король, так его прозвали. А пламенная бэя мертва. В чём справедливость, Иллиатар?
Тогда Дан решил вернуться в Неверру и просто жить.
— …А что символизирует это наследие материальной культуры? — насмешливый голос брата беззастенчиво вклинился в воспоминания. Дан машинально повернул голову туда, куда смотрели остальные, и неодобрительно хмыкнул. И дался Виллю этот фонтан!
Мия Аколетта сдержано улыбнулась, указательным пальцем поправила очки.