Сбоку коротко вскрикнул Большак, я посмотрел туда. Он провалился одной ногой между прутьями и теперь лихорадочно пытался выбраться — внизу, в распахнутой клетке, бесновался кенг.
Я побежал к Дитену, на ходу выхватывая саблю. Один из эльфов попытался вспрыгнуть на клетку, но я пнул его каблуком в лоб и отправил обратно, прямо в объятия обезьяны.
Большак высвободил ногу, лег плашмя и пополз по прутьям. Кенг, успевший подпрыгнуть и чуть было не отхвативший клыками его ступню, оттолкнулся мощными задними лапами, выскочил наружу и с шипением развернулся. Я вцепился в волосы Большака свободной рукой и стал пятиться, волоча его к другому краю клетки. Кенг прыгнул.
Из всех здешних зверей, он один мог совершить такой прыжок. Я успел заметить прижатые к груди верхние лапы с длинными когтями, узкие змеиные глаза, оскаленную пасть, и тут он меня сшиб. Сабля вылетела из моей руки и упала на прутья, мы с кенгом рухнули в узкое пространство между клетками и стеной. Кенг зашипел, разевая пасть, прямо над собой я увидел тонкий раздвоенный язык, когти-стилеты… Голова кенга резко опустилась, словно он пытался клюнуть меня, и сверху кубарем скатился Большак. Тело зверя обмякло, он распластался, придавив меня к полу.
Из его шеи торчала рукоять сабли, лезвие до половины вошло в тело.
Слыша крики и рычание, я выбрался из-под кенга и вскочил. Два эльфа пытались перелезть через клетки, но обезьяна, подскочив, схватила их за ноги и утянула обратно. Остальные преследователи все еще находились на другой стороне и дрались со зверями. Я отвернулся от них, увидел спину Большака, вбегающего в проход, выдернул из мертвого тела саблю и помчался следом.
Пихнув Большака под задницу так, что он выскочил из отверстия и упал где-то в стороне, я выставил голову наружу.
И увидел вокруг себя лица — испуганные и удивленные. Большак дрыгал ногами в куче перевернутых кастрюль и пытался встать.
Я медленно повернул голову, осмотрел окружающее и вылез.
Это была большая кухня, и рядом стояли: две эльфийки, женщина, три юные оркицы и усатый тощий мужик. Поверх обычной одежды на всех — фартуки.
Тощий мужик, меланхолично разглядывая нас с Большаком, поднял со стола тесак с очень длинным, заляпанным кровью лезвием и произнес:
— Ну, кого первого на бифштекс?
Дитен, наконец разобравшийся с кастрюлями, вскочил и заорал на него:
— Ты, хрен с усами, да ты знаешь, кто мы такие?!
Все остальные попятились, а одна из эльфиек споткнулась и с перепугу уселась задом в ведро с помоями. Но на мужика — старшего, как я понял, повара — это особого впечатления не произвело. Он подбросил тесак так, что тот крутанулся в воздухе, поймал за рукоять и шагнул к нам.
Подняв руки в примиряющем жесте, я сказал усачу:
— Эй, паря, погодь. Ты видишь — у меня сабли… — Отведя руку за спину, я дотронулся до торчащей за плечом рукояти. — И ты видишь — я здоровый. Здоровее тебя, да? Почем ты знаешь, этими саблями я умею махать или нет? Вдруг умею? Так что ты подумай вначале. Может, по-другому надо?
— Это как — по-другому? — проворчал он, но тесак опустил. — Когда два хмыря, все в дерьме и ржавчине, лезут из старого стока и крушат посуду? В губы их, что ли, целовать? Вы кто такие?
— Не твое дело, — ответил я. — Тем более что он сейчас посуду на место поставит, и все будет путем. Скажи только, мы попали в…
— «Облако», красавец.
При звуках этого голоса Большак, уже начавший ставить кастрюли горкой, подскочил так, что они вновь со звоном рассыпались. Я медленно повернулся и глянул на зеленую троллиху, всю в пупырышках, с круглыми и большими как блюдца глазами. Одета она была в кожаный комбинезон и фуфайку с закатанными до локтей рукавами. Завитые волосы крупными колечками торчали во все стороны и свешивались на ее удивительные глаза, и в каждом из них, как в днище отполированной до зеркального блеска миски, отражались кухня и наши перевернутые вверх ногами фигуры.
— Чего стали?! — рявкнула она так зычно, что молодых оркиц как ветром сдуло, а эльфийки, похватав ведра и тряпки, прыснули к дверям.
Женщина вернулась к бочонку, рядом с которым на полу лежала грязная посуда, и опять вооружилась полотенцем со щеткой. Усатый, пожав плечами и потеряв к нам интерес, шагнул к разделочному столу.
Троллиха, многозначительно глянув мне в глаза, развернулась и вышла. Я схватил Большака за плечо и двинулся следом.
«Облако» было заведением такого рода, где основная деятельность начиналась вечером и заканчивалась обычно ранним утром. Пока мы с Графопылом ползали по старым катакомбам, времени прошло изрядно, и сейчас в большом зале первого этажа не было никого, кроме прислуги и двух девок, прикорнувших в обнимку на широком диване под стеной. Ни на кого не глядя, троллиха пересекла зал и стала подниматься по лестнице на второй этаж. Своей необъятной грудью она толкнула дверь, прошла по коридору и открыла еще одну дверь. Продефилировав следом, мы очутились в небольшой комнате, меблировка которой состояла из кресла и кровати с веселеньким розовым покрывальцем в ажурных кружевах. В изголовье лежала подушка, на которой вышитые сердечки пронзались длинными эльфийскими дротиками. Больше здесь ничего не было. Окно занавешивала тяжелая штора, а пол скрывал мягкий ковер — эта комната была из дорогих.
Дверь за нами закрылась, я выпустил плечо ошарашенного Дитена. Троллиха развернулась и заключила меня в объятия, я в свою очередь обхватил ее за торс и звонко чмокнул в морщинистый зеленый лоб.
— Красавец! — прогундосила она. — Как же ты поизносился!
— Мамаша Лапута! — воскликнул я. — Как ты постарела!
Эта рыжая, вся в веснушках, в коротком прозрачном платье и сплетенных из узких кожаных полосок сандалиях, стригла получше, чем Большак. Пока я сидел в кресле, накрытый простыней до подбородка, она щелкала ножницами так, что клочья волос летели во все стороны. Мамаша Лапута и Дитен пристроились на кровати и вслух оценивали результаты ее работы. Когда в дело пошла острая бритва, я начал слегка опасаться за целостность своего лица, но рыжая справилась с делом быстро, не оставив повреждений. После этого она обрызгала меня прохладной водой и протерла, словно тарелку, подолом своего платья. Потом притащила откуда-то зеркало и продемонстрировала результат.
Я глянул туда и увидел, что помолодел на несколько лет. Рыжая постояла, смущенно улыбаясь, а когда я сказал: «Спасибо», — почему-то засмущалась еще больше, почесала коленку и убежала, схватив ножницы и бритву, с зеркалом под мышкой.
— Чего она? — удивился я, хлопая себя по щекам. — Она кто такая?
— Кем может быть молодая человеческая самка в моем заведении? — спросила троллиха. — Ты как думаешь, Джа?
— Слишком застенчивая для шлюхи, — пояснил я, выбираясь из кресла. — Стеснительная.
— Потому что дура, — прогундосила она. Нос Лапуты несколько раз ломали в годы боевой юности, и теперь она говорила слегка неразборчиво. — Но клиентам нравится. Вы есть хотите?
Я посмотрел на Большака. Тот явно побаивался хозяйки. Сидел на противоположном от нее конце кровати, положив руки на колени и ссутулясь.
— Хотим, — сказал я. — И пить. Только ничего крепкого, Лапута. У нас дела.
— Ладно… — Троллиха грузно поднялась и шагнула к двери. — Сидите, значит, и не высовывайтесь. Я так понимаю, что вам ни к чему, чтоб вас видели. Своих-то я предупрежу, но если кто другой заглянет… Сейчас я пожрать чего-нибудь принесу.
Дитен зашептал, наклонившись в мою сторону:
— Куда мы попали, Джа? Это что за бабища?
— Ты совсем ее не знаешь? — удивился я. — Ты ж раньше… — Я замолчал, сообразив, что к чему. Дитен был полугномом и, наверное, предпочитал захаживать в соответствующие заведения гномьего анклава Кадиллиц и общаться там с другими самками.