— Да чего там… — меланхолично откликнулся другой гном, берясь за весло. — Лебедка-то у нас зачем? Поплыли, что ли?
— Подожди. — Я встал на колени и, нагнувшись вперед, ухватился за корму лодки. — Мамаша! Эй, Лапута, слышишь?
Ее глаза приоткрылись и взглянули на меня. Губы изогнулись в легкой улыбке.
— Лапута, тесак у Брома не отравленный, гоблины таким не занимаются. Судовой лекарь тебя заштопает, слышишь?
Она чуть кивнула.
— Ладно вам нежничать, — сказал гном. — Все, Шмыга, давай…
Весла опустились в воду, лодка начала отплывать, и, отпустив корму, я сказал опять закрывшей глаза Лапуте:
— Значит, прощай, мамаша.
— Кто его знает, — тихо откликнулась она. — Может, мы с тобой еще и увидимся, Джанки.
Я еще раз окинул взглядом площадь и стражников у ворот. Горожан не видно, все попрятались или сбежали. Сгущались вечерние тени, небо посерело, и стало прохладно. Я холода не чувствовал, мне было жарко.
Жеребец ощущал мое напряжение и перебирал ногами, тихо постукивая копытами по мостовой. Я похлопал его по горячему боку.
Самострела мы не достали, но лук и аккуратно смотанная веревка висели на спине вместе с саблями и длинной палкой, один конец которой был обмотан просмоленным тряпьем. На поясе болталась сумка.
Я достал небольшую бутыль, крепко сжал ее горлышко в правой руке и несколько раз глубоко вздохнул.
Тишина висела над площадью, Большой Дом безмолвно возвышался над ней. Фигуры стражников застыли у ворот. Ветер подул сильнее, потом стих.
Я вдавил каблуки в бока жеребца.
Громкий стук копыт разнесся над площадью, и стражники тут же развернулись к нам. Жеребец скакал не прямо к воротам, а наискось. Впереди раздался предостерегающий крик. Я пригнулся, одной рукой вцепился в гриву, а другую, с бутылкой, отвел назад. Мы преодолели уже половину расстояния от края площади до ворот.
Стражники подняли самострелы, целясь. Рядом коротко свистнула стрела, за ней вторая. Ворота уже близко, стрелы свистели непрерывно. Жеребец вдруг громко и яростно заржал, будто взвыл. Я швырнул бутылку, дернул поводья, резко поворачивая его, и выпрямился в седле.
Между моей грудью и шеей жеребца пролетела стрела, а потом мы развернулись так, что ворота и стражники стали невидны.
Ворота взорвались.
Хотя я теперь сидел к ним спиной, свет почти ослепил. Грохот раскатился по площади и мгновенно настиг нас. Меня ударило в спину, я наклонился, а круп жеребца приподняло так, что мне показалось, будто он бежит только на передней паре ног, поджав задние.
Волны грохота слились в звуковой вал, затопивший город. В разных местах на крышах брошенных домов взорвались комки жабьей икры, поднялись столбы пламени и дыма. Вот что такое связанная жабья икра. Если какое-то ее количество даже недолго составляет единую массу, то потом в течение определенного времени взрыв любой ее части означает взрыв и всего остального, пусть даже разбросанного на большое расстояние.
Когда жеребец влетел на одну из отходящих от площади улиц, обломки все еще падали. Цирюльня Дитена Графопыла — ее крыша была одной из тех, к которым я прилепил икру, — превратилась в черную дымящуюся проплешину, окруженную развороченными камнями мостовой.
Я хорошо рассчитал время. За прошедший срок та часть икры, что дали мне лепреконы, успела «отвязаться» от икры в мешке, доставшейся Плазмоди Песчаному. Но внутри себя она все еще была связана. Содержимое мешка, где бы оно ни находилось сейчас, не взорвалось, в отличие от того, чем со мной расплатились Грецки.
Мы пронеслись через квартал. Грохот стих, но его отголоски все еще гуляли по улицам, в разных частях Кадиллиц столбы дыма поднимались к небу. В некоторых домах зажегся свет, я видел снующие за окнами фигуры тех, кто пока остался в городе.
Жеребец опять заржал, теперь жалобно. Мы неслись по нужной улице, и я натянул поводья, останавливая его. Он упал. Я успел выдернуть ногу из стремени, перебросил ее через спину жеребца и спрыгнул. Сабли забряцали о камни, перекувыркнувшись, я встал на колени. Он лежал на боку, дергая ногами. Из шеи торчала стрела. Только кошачий жеребец смог столько проскакать с такой раной.
Я вскочил и побежал к дому. В последний момент выставил вперед плечо и вместе с дверью ввалился внутрь «Неблагого Двора».
Видно было, что закрыт он уже давно — пыль и тишина кругом. Распахнув дверь в игорный зал, я перепрыгнул через стойку, на ходу выхватил саблю и вонзил клинок в щель между паркетинами.
Столько раз за последний день я представлял, как преодолеваю этот путь, столько раз вспоминал изгибы коридоров, что теперь бежал, не задумываясь о направлении. Зажженный от огнива факел горел ярко, а препятствие возникло только один раз — я увидел сначала множество блестящих глаз, а затем услышал шорох лапок. Крысы выбежали навстречу, пришлось остановиться. Они покидали ту часть подземелий, над которой находился центр города. Это длилось минуту, а потом они исчезли, и я опять побежал. Коридор закончился, свет факела озарил пещеру, каменные столбы, алтарь и основание винтовой лестницы, тоже высеченной из камня. Ее верхняя часть обвалилась, вокруг все еще лежали трупы тех, кто погиб здесь полгода назад.
Я пересек пещеру и приложил ладонь к дальней стене. Гул и плеск, довольно громкие. Кивнув, я бегом взобрался на лестницу, положил факел у своих ног, снял со спины лук и посмотрел вверх.
В потолке зияла прореха, сквозь нее виднелись уложенные вдоль и поперек доски и широкие квадраты пустого пространства между ними. Я прицелился и спустил тетиву.
Прикрепленная к стреле веревка начала с шелестом разматываться, и я наклонил голову вперед, когда она стеганула меня по затылку. Якорная стрела, летящая не точно вверх, а чуть наискось, просвистела между досками и исчезла из виду. Еще пару секунд веревка продолжала разматываться, а потом стала опадать. Я бросил лук.
Стрела начала падать, но уже из другого квадрата между досками. Веревка натянулась, дернулась, и стрела закачалась, повиснув. Я потянул — веревка теперь перехлестывала через доску — стрела поднялась, два согнутых наконечника уперлись в дерево. Потянув сильнее, чтобы они вонзились поглубже, я наступил на факел, потушив его, поднял и сунул за пояс.
Стало темно. Я подергал — веревка держалась крепко.
Когда-то здесь был пол, а теперь осталась только решетка из досок. С трудом балансируя, я прошел к стене, вдоль которой тянулся узкий каменный карниз, переступил на него и двинулся в сторону, прижимаясь грудью к камням и расставив руки.
Через минуту обнаружился низкий проем. Я влез в него и на четвереньках двинулся дальше, ничего не видя перед собой. Лаз изгибался то влево, то вправо, и в конце концов закончился тупиком. Поджав ноги, я сел, вытащил факел и зажег его.
Стало видно, что на самом деле лаз не заканчивается здесь, а изгибается вверх — в нескольких локтях над головой я разглядел сломанные прутья решетки.
Горящим концом факела уперся, приподнял и сдвинул решетку в сторону. Потом забросил факел наверх и вылез следом.
Факел лежал рядом с отодвинутой решеткой. Оказалось, что здесь еще один коридор, такой же узкий, как и лаз. Я взял факел и двинулся вперед. Коридор повернул, и я очутился в комнатке с низкой лежанкой и грудой посуды на полу. Той самой, где когда-то обретался немой гном-тюремщик, выпустивший меня из камеры.
Сейчас его не было. Кроме моего факела, ничто не освещало раскрытые камеры. Я крикнул:
— Большак!
Тихо, только факел потрескивал.
— Дитен, ты здесь?
Быстро поднявшись по лестнице, раскрыл следующую дверь. Но перед ней на мгновение помедлил — входить не хотелось.
Теперь на ковровой дорожке не стояла кровать с мертвым гоминидом, а из железных рам под стенами исчезли тела. Смрад тоже исчез, но все равно лабораторию Неклона наполняла давящая, тяжелая атмосфера. Я побежал, слыша, как громко колотится сердце.