Тут Климент нахмурился.
– А у Флора черти что в голове. Носился по деревне, парней задирал, девушкам юбки взметывал. Да мы к такому привыкшие, знали, что побалуется и уедет с миром. Молодой он совсем. Вашего возраста где-то, – говорил староста.
– Может, скажешь еще, что его черти в голове те же, что и у меня?! – почти взорвался Климент.
Крестьянин лишь захлопал глазами – ему не было понятно, почему так рассердился Судья.
– Как можно, господин мой. Как можно равнять вас, Судью Королевского дома, и этого балбеса? – пролепетал он. – И в мыслях не было.
Бертрам со своего места многозначительно кашлянул. И Климент в который раз поймал себя на том, что слишком несдержан. На самом ведь деле староста ничего такого не сказал…
Через день Судьи вместе с небольшим отрядом солдат, что сопровождал их в поездке в Белокамье, прибыли к стенам Паленой усадьбы и затрубили в свои рожки.
Разбираться не пришлось вообще.
Как только открылись тяжелые ворота усадьбы, из них выбежал тощий юноша, растрепанный и беспорядочно одетый.
С криком «Это я! Я!» он бросился сперва к Бертраму, хватая его за сапог, потом – прыгнул к Клименту и буквально повис на его стремени, говоря быстро-быстро:
– Снится! Снится! Каждую ночь! Маленькая ведьма! Приходит и смотрит! Смотрит! Глаза как угли! Жгут! Жгут!
В его же глазах пылало безумие. А на безымянном пальце левой руки глаз Климента зацепил толстый витой перстень из красного золота…
Выбежавшие следом старик в меховой накидке, другой юноша и еще несколько людей схватили сумасшедшего, оттащили прочь.
Старик – хозяин Паленой усадьбы – все рассказал прямо там – у ворот, сбивчивым, испуганным голосом. А Судьи, так и не покинув седел, слушали:
– Господа мои Судьи, лорды благородные. Я уж сам решил, как поступлю с безумцем этим. Это сын мой младший, Флор, – и из глаз старика полились слезы. – Словно демоны в него вселились, как приехали они из Белокамья. Все кричал, что убил ребенка, ночью во сне вопил, по дому бегал, за оружие хватался. Прежде чем мы опомнились, зарезал горничную, что ему в тот час в коридоре попалась… Мы заперли Флора в его комнате, а нынче как услыхал он рожки ваши судейские, так выпрыгнул в окно, чудом не убился, и выбежал к воротам…
Бертрам многозначительно посмотрел на младшего брата.
Климент лишь опустил голову.
Все правильно, все верно. В успехе этого дела он никак не отличился…
Флора отец посадил под замок в одной из дальних комнат своей усадьбы. Хоть и полагалась ему смерть за неслыханное злодейство, но безумцев в Южном Королевстве не судили и не наказывали.
А через пару месяцев Флор умер. Говорили, что его просто перестали кормить…
Климент вдруг невольно всхлипнул, вспомнив такое свое первое дело: замученную девочку, избитого, до смерти запуганного сапожника, юнца, что превратился в безумное чудовище, его плачущего старика отца, который уже не стыдился слез…
Северного Судью до сих пор мучили мысли: почему человек убивает себе подобных? Зачем приносит боль в свой мир и мир других. И не на войне, когда смерть оправдана защитой жизни и родины.
Как мужчина может так зверски поступить с хрупким ребенком? Неужели, у кого-то ничего не шевельнется в груди при виде детских слез, при звуках детского плача?
Даже Фредерик, этот мрачный эталон судейства, на который равнялся его брат Бертрам, даже он, со всем своим цинизмом и холодностью, которые часто вызывали сомнения в его человечности, обнаруживал в глазах влагу боли, когда рядом страдали люди. И не просто обнаруживал, а начинал делать что-то, чтобы повернуть все к лучшему, и с сумасшедшей энергией…
«Вот оно, – вспыхнуло в голове Климента, – эмоции и чувства, все эти гнев, жалость, боль должны подвигать меня к делу, а не сбивать с толку и мешать мыслить и действовать…»
Мысли юноши прервались: конь под ним вдруг испуганно заржал. Кто-то сильной рукой схватил его под уздцы и рванул в сторону с тропы.
– Кто? – спохватился было Климент, так бесцеремонно вырванный из своих воспоминаний и размышлений.
Но его сдернули за пояс с седла и повалили в камни, зажимая рот ладонью в кожаной перчатке.
Потом у лица засветили маленьким факелом.
– Лорд Климент! – услыхал он свое имя.
Человек убрал руку с губ Северного Судьи, и тот, вдохнув воздуха и проморгавшись, увидал несколько до боли знакомых лиц.
Сперва – большую белобрысую голову рыцаря Элиаса Круноса. Скорее всего, именно он стащил Климента с лошади и больно швырнул о камни. Затем – парней из Ветряного, Авнира и Юджи, перепачканных, что черти в подземелье. Только глаза блестели на их чумазых физиономиях.
Но как же Климент был рад увидеть все это «безобразие». А чуть позже у него голова пошла кругом, потому что из темноты он услыхал почти детский голос своей невесты:
– Доброй вам ночи, милый сэр…
– Мама моя, – прошептал Климент, лежа на камнях и закатывая глаза, – я, наверно, брежу…
– То же я думаю про себя, – отозвался, являясь из ночного мрака, мастер Линар, как всегда – с лицом, на котором застыла вселенская забота.
14
Мастер Линар при тусклом свете масляной лампы закончил перевязку страдающей головы Климента, и княжна Уна, дождавшись конца процедуры, заботливо вручила своему жениху кусок хлеба и копченую утиную грудку.
– А-ах! – обрадовался Северный Судья и вонзил зубы в мясо, не забывая с обожанием смотреть на такую заботливую невесту, тем более что вид открывался замечательный: мужская одежда из светлого полотна, в которую была облачена Уна, выгодно подчеркивала ее тонкую фигуру, а эринский головной убор – тюрбан – хоть и прятал волосы, но зато полностью открывал нежное и красивое лицо девушки и ее изящную шею.
Княжна, краснея под взглядом юноши (это было видно даже в синем полумраке пещеры, где они прятались) присела рядом, держа наготове фляжку с водой.
Кроме Уны, Элиаса и мальчиков из Ветряного здесь обнаружились барон Микель и Марта, одетая, как и княжна, в мужское дорожное платье.
При виде последней Северный Судья опять засомневался: а не бред ли все, что происходит.
– Да, лорд Климент, – улыбаясь, заговорила Марта, – мы, я и княжна Уна, решили, что будет весьма опрометчиво не прикрыть вам спины в походе.
– А как же Судья Гитбор? – спросил, проглотив откушенный кусок грудинки, Климент. – Как вы его провели?
– Это было несложно, – отозвалась Уна. – Он ведь постоянно спит.
Девушки звонко и дружно рассмеялись.
Надо сказать, рыцарь Элиас при этом глянул на них с заметной укоризной, а потом заговорил с досадой в голосе:
– Представьте себе, сэр. Эти дамы очень быстро спелись в своих замыслах. Спустя пару дней после вашего отъезда они объявили, что желают охотиться в пуще. Дабы развеять грусть-тоску. – И он снова нахмурился, глядя на девушек. – Сами заранее собрали необходимые для бегства вещи, схоронили их в условленном месте в лесу, и во время этой самой охоты сделали все возможное, чтоб оторваться от свиты и скрыться в чаще. Несложно это было: все помчались за поднятым егерями лосем, а эти две красавицы – в другую сторону. Потом они переоделись в мужское, что ждало их в схроне, и дали деру на юг. Хорошо, что я все вовремя заметил и отправился их догонять. Ну, и доктор за мной прицепился, – теперь Элиас не очень довольно посмотрел на Линара, который, впрочем, пустил мимо ушей колкость рыцаря.
– Ну, от вас, любезный сэр, мы не удрали, – язвительно заметила Уна. – Вы же за нами увязались, как репейник.
– Только потому, что считаю своим долгом обеспечивать безопасность леди Марты, – не стал тянуть с ответным выпадом Элиас, намекая на то, что судьба владетельной княжны его вообще не интересует.
– Элиас, не начинай снова, – отозвалась Марта, – ты же помнишь: это была моя идея ехать в Эрин. Княжна просто оказала мне честь, согласившись участвовать в этом…
– А также – сочла своим долгом принять участие в судьбе собственного государства! – в тон Элиасу заявила бойкая Уна. – И вижу теперь, что не зря! – тут она кивнула на белевшую повязкой голову Климента. – Разве можно вам что-то доверить? И где, кстати, самый главный в этом вашем отряде, который лихо ринулся на борьбу с Хемусом? Где этот его сверкающий взгляд и стальной голос, от которого только звон в уша-а-ах? У меня полна коробочка на приятные для него слова…