В долине выпрягали быков на полдник, когда он вошел в город. Маленькие каменные дома были окружены садами. Сквозь зелень виднелись нарядные балкончики с балясинами причудливой резьбы. На столбах узоры, словно тени от шевелящейся листвы. Карнизы легкие, как кружево.
«Многобалконная страна», — вспомнились ему слова русского поэта, некогда высланного в Грузию.
Путнику непонятно было назначение этих открытых, никак не используемых балконов. А площадь они занимали гораздо большую, чем весь домишко. Он спросил встреченного накануне за Ташискари аробщика:
— Для чего эти балконы?
— Не знаю, ей-богу, — ответил тот. — Так, сядешь иногда, на мир поглядишь.
Путнику понравился ответ. Да, такая природа приучает к созерцанию.
Была суббота масленицы. А на улицах ни души. Только к ступенькам какой-то лавчонки притулился пьяный. Опустив голову, свесив руки между колен, он не то пел, не то плакал. Лавки были закрыты. Путник не нашел ни одной харчевни, чтобы немного подкрепиться. Такое безлюдье на улицах южного города показалось ему странным. Он оглядел плоские крыши, постучался в несколько домов, над которыми стелился дым: не удастся ли подработать на проезд, чтоб не тащиться в Тбилиси по шпалам? Но в окнах, поверх занавесок, мелькали руки, показывая одно: «Проходи дальше!»
Город молчал. Скованный тишиной, путник сам старался идти тише. По зловеще пустым улицам трудно было идти привычным шагом.
Он решил осмотреть крепость и стал медленно подыматься по переулку, такому узкому, что знакомые, повстречавшись здесь, могли обменяться рукопожатием с противоположных тротуаров.
Путник вышел из переулка и услышал плач. Под деревом стоял ребенок лет пяти в короткой, до пупка, рубашонке, окруженный десятком гоготавших гусей. Гуси старались вырвать из его ручонок ломоть сухого хлеба. Ребенок крепко прижал хлеб к голому животу и отчаянно ревел: боялся бежать, но и хлеб не хотел уступить.
Путник разогнал гусей. Ребенок сразу успокоился, вытер грязным кулачком глаза и смущенно улыбнулся незнакомцу.
— На, — сказал он, протягивая заклеванный ломоть. Калитка ближайшего двора распахнулась, и молодая женщина, стуча кошами по булыжнику, подбежала к ребенку.
— Где же люди? — спросил путник.
— Люди? — переспросила женщина и, взяв ребенка за руку, печально посмотрела на незнакомца. — Людей вешают, братец, — тихо добавила она и указала рукой на крепость.
Еще издали блеснул частокол штыков. Пройдя немного, путник увидел три черные виселицы. Под ними — навоз и соломенная труха. Стражники согнали народ со всех окрестных деревень. Немолчный говор толпы то стихал, то усиливался, как прибой. На крышах ближайших домов и на северном склоне теснились крестьяне.
Поправив котомку, путник выставил локти, как это он делал на ярмарках, пробиваясь сквозь толпу. Крестьяне податливо раздвинулись, уступая дорогу. Видно, им не хотелось стоять близко к виселицам, и, когда кто-нибудь сзади напирал, они охотно расступались.
Проходя между ними, путник чувствовал, что тела у всех как бы одеревенели. И он понимал, отчего это.
Ему показалось, что на склоне крепостного вала просторнее, чем внизу, и он направился туда. На крутом подъеме было скользко, из-под ног скатывались камни.
— Эй-эй! — кричали стоящие у подножия вала и шарахались в сторону.
Здесь галдел базарный люд. На плитах стояли барышники в люстриновых архалуках, скрестив на груди руки.
Путник остановился передохнуть под разрушенной башней.
Внизу, на тропинке, показались школьники. Они шли парами за человеком с редкой рыжей бороденкой на жирном лице. Коротконогий и толстый, он походил на оплывший огарок. Шли торопливо, оживленно переговариваясь.
Это были воспитанники духовного училища. Инспектор привел детей смотреть казнь, чтобы укрепить в их сердцах уважение к начальству, чтобы они росли тише воды, ниже травы.
Инспектор был в парадном мундире, левой рукой он придерживал шпагу и так ожесточенно сопел, что казалось, будто душа его вот-вот расстанется с телом.
Увидев детей, путник нахмурил брови. Внимание его привлек смуглый мальчуган, который старался высвободить свою руку из руки товарища. Тот смеялся и глазами показывал на инспектора. Смуглому мальчику надоела эта игра, он вырвался и стремительно, как капля ртути, юркнул в толпу, Вскоре он снова показался и побежал по косогору. На нем были ладно сшитые сапоги. Он поминутно оглядывался, словно боялся, что там, на площади, что-то произойдет, прежде чем он добежит до башни.
Мальчик то и дело откидывал со лба непокорную прядь волос. Казалось, его живые глаза вот-вот кому-то лукаво подмигнут и он зальется долгим смехом.