Приходил в себя я долго. Тело не слушалось, глаза не открывались.
Представлял себя воздухом, что удерживала граница мертвой плоти. А потом этот воздух нагрели, и когда он раскалился стало совсем не смешно. Да и кричать от боли не мог, а потом привык или же ее стало меньше. Что там на самом деле произошло – понять сложно.
И сколько времени я так лежал: десять минут, может час, сутки?
Правую ногу и левую ладонь совсем не чувствовал.
Обезболили?
Может быть.
Получается рука и нога серьезно повреждены – в этом уверен. Главное, чтобы они оторванные во Дворце не остались: новые выращивать та еще морока. Всё это надолго. Не уверен, что в тех условиях, в которых находился перед выключением и нахожусь сейчас – опять же не знаю каких, но вряд ли замечательных – кто-то соблаговолит дать мне достаточно времени, чтобы предаваться таким забавам.
Участки тела, что чувствовал, постоянно жгло, щипало. Плоть горела... Ощущение будто по ней кто-то бесноватый бегал и кусал. Колючие, невидимые мной клопы покрывали тело капельками кислоты. По крайней мере, представлялось именно так.
Медитация отрешения сбивалась, накручивалась на лопасти слабости.
Отброс Варуна.
Вот такое возвращение домой получилось.
Через какое-то время приходило ощущение жирного и густого, равномерно размазанного по коже, будто я какой-то импровизированный вонючий бутерброд для тварей из бездны.
Сначала мне было крайне мерзко. Прошел час – я привык, и как пустой контейнер оказался заполнен раздражением.
Пока лежал пытался шевелить губами в надежде позвать на помощь – не получалось.
Может Дворец обрушился?
Вряд ли. Лишнего давления на тело не чувствовал.
Опять думал о том, как погиб Лео – представлялось всякое жуткое. Потом мысли сдвинулись, стали крутиться вокруг фигуры отца. Что он чувствовал? Какая боль жгла от тех чудовищных ран и жгла ли вообще? Я сравнивал предполагаемую боль со своей. Искал схожести. Соревнование проигрывал. А потом приходили мысли о том, насколько страшно ему было перед очевидным Посмертием; на последнем витке размышлений в голове пробудился гнев.
Помогла медитация отвлечения: сдвигал болезненное мышление в сторону приятных вещей – и какое-то время думал о Весте и храме, о теплом хлебе из печи, друзьях, утренней тренировке; и здесь оставался привкус горечи, но с этим уже было проще жить.
Что подумает Веста, когда узнает? И вообще, что именно она узнает? Что скажут или сказали всем заговорщики? Мысленно усмехнулся – у меня есть проблемы важнее: думать о романтике и узоре репутации не время и не место.
Дальше больше – через долгие мучительные минуты борьбы с собственными веками, я абсолютно чётко принял чувственное озарение: в районе солнечного сплетения копошилось нечто наглое и настойчивое. Оно прорастало в грудину. И, судя по всему, копошилось давно, а я только сейчас обратил внимание. Тут по мне настоящая паника вдарила: пытался двинуться, пытался крикнуть, но всё чего достигнул – это дернулся раз, и всё. Мысль что крысы заживо решили сжевать, честно говоря, охладила нутро. Я был в ужасе.
– Кириан рвётся, – хрипло сказал Тори.
– Пусть отдыхает хоть так, беспокойно. Потом времени не будет.
Услышав знакомые голоса, я успокоился. Со спокойствием навалилась усталость – отправился обратно в родное беспамятство.
***
Первое что увидел, когда открыл глаза – бездну.
Причём смог открыть только один, другой подвёл своего товарища и открываться не захотел. Мерзавец.
Я, конечно, образцовый оптимист, но думаю с ним случилось худшее.
Вышел погулять, так сказать.
Хреново.
Судя по небольшому освещению и стрекоту горел костерок.
Второе увиденное – мой изорванный монашеский китель и торчащие из раненной плоти, как чёрно-синие обелиски, рёбра некро-сплава. Они, действительно, чуть “осели”, проникнув в грудину. К коже цеплялись бесчисленные нити-жгутики, напитавшиеся кровью, вздувшиеся.
Понятно. Алтарь интегрируется в тело.
Теперь я успокоился. Пройдёт немного время, и если не умру, то смогу считаться скитальцем.