Шествие фехдов замедлилось и затем остановилось. Над гаванью воцарилась благоговейная тишина. Через мгновение на сходни шагнул фехд, который мог оказаться только их прославленным генералом.
Он был выше Айзека, белоснежные волосы обрамляли столь суровое лицо, что даже Салазар по сравнению с ним показался бы добрым дедушкой. Двигался он с поразительной грацией, которая говорила о безупречном владении каждым мускулом. В том, как он держался, ощущалось исключительное высокомерие или, возможно, уверенность, что в этом мире не осталось неизвестных ему угроз или опасностей: он их все преодолел. На нем был черный плащ, расшитый серебром. Когда он окинул Полумага своим пронизывающим взглядом, тому захотелось скукожиться и умереть на месте.
— Это… Савериан, — тихо произнес Айзек.
В отличие от вновь прибывшего командующего, в глазах Судьи читалась какая–то неуверенность, или, по крайней мере, так показалось Эремулу.
«Возможно, на сей раз я переношу на него свои чувства».
— Впечатляющий персонаж, — пробормотал Полумаг, которого слегка подташнивало.
— Савериан — легендарная личность, уступающая только своему брату, принцу Обрахиму, — объяснил Айзек. — Он из числа Первокровных, древний даже по меркам моего народа. Уже пять тысяч лет он руководит нами во время столкновений. Савериан выдворил из Руна драконов, когда мой народ еще искал свое место в этом мире. Савериан одолел короля эльфов в поединке один на один, что стало концом Сумеречной войны. Та схватка длилась три дня и три ночи. Именно он пленил монстра, который преследовал Пилигримов в этих землях. Безымянный ужас.
Эремул не сводил глаз с Савериана, потрясенный тем, что такая персона находится среди них, в этом городе. Казалось, каждый раз, как ему удавалось понять пределы могущества в мире, появлялся некий новый ублюдок, чтобы поднять на смех его предположения.
Собралась толпа зевак — поглазеть на прибытие Второй флотилии. Большинство из них не решались подходить близко — многие, как заметил Полумаг, таращились на фехдов из тени улочек и переулков, выходивших к гавани. Одного из глазевших он, как показалось, узнал — это был пренеприятный тип, который пялился на Эремула с неприкрытой ненавистью. Полумаг все еще пытался припомнить, откуда он знает типа, когда его внимание привлекло то, что происходило на сходнях. Он уставился на неожиданное зрелище.
С корабля продолжали высаживаться фехды. Каждый из них сопровождал другого, сидевшего в кресле с колесами, почти как у самого Эремула. Сидевшие были с головы до ног укрыты страннейшим одеянием, какое когда–нибудь случалось видеть Полумагу: нелепо раздутый костюм из белой ткани или, возможно, кожи, который доходил до самой шеи и включал в себя толстые сапоги и перчатки, а также изогнутый стеклянный шлем, целиком покрывавший голову. Лица сидевших в креслах фехдов выглядели под стеклом невероятно костлявыми. Их обсидиановые глаза были темнее, чем у остальных, — такими черными, что смахивали на дыры в лицах, а их взгляд казался совершенно пустым.
Облачение сидевших фехдов выглядело столь громоздким, что вряд ли подразумевало какое–то практическое применение.
Понаблюдав еще немного, Полумаг пришел к выводу, что это едва ли имело значение.
— Они мертвы? — поинтересовался он вслух.
Эти странные фехды могли, наверное, дышать под своими одеяниями, трудно сказать. Они были совершенно неподвижны.
— Не мертвы, — ответил Айзек. — Они затерялись в Пустоте. Все шестьдесят шесть Пилигримов, выживших в путешествии, которое привело нас в эти земли. То странствие в конце концов отравило их всех. Ни возраст, ни болезнь не скажутся на их телах, но их разум блуждает неведомо где, и такими они останутся до скончания времен. Их жертва никогда не будет забыта. Мы своих не бросаем.
Обсидиановый взгляд Айзека упал на кучку бездомных сирот, глазевших из близлежащего переулка.
— Хочешь преподать мне урок, какие бестолочи мы, люди? По данному вопросу я уже получил исчерпывающие сведения.
— Народ можно оценить по его отношению к тем, кто пожертвовал собой ради его выживания. Как он усваивает такие уроки и применяет полученные знания в дальнейшем. Моя раса познала это давным–давно. Мы называем те времена прежними. С тех пор никто из фехдов не причинил умышленного вреда другому. Никто из фехдов не отвернется от другого, когда тот в беде. Мы все едины, и вместе мы живем и умрем как один.
Полумаг смотрел на сирот. Сейчас в городе их стало гораздо меньше. Они были самыми слабыми, самыми уязвимыми и погибли первыми, когда в Сонливию пришел голод.
«Те, что до того не умерли от яда, доставленного на улицы Сонливии агентами Белой Госпожи».
Он был вынужден отвернуться. Взгляд Полумага упал на воду, и он уставился на отражение своего изуродованного тела. Заходящее солнце залило город кровавым светом, слова Айзека вонзались в Эремула кинжальными ударами сквозь окутавшую его пелену безысходности.
— За день до того, как Сонливия пала перед Белой Госпожой, я покинул ряды «освободителей» города. Я бродил по этим улицам в отчаянных поисках хоть какого–нибудь признака, что человечество еще можно спасти. Знаешь, что я нашел? Детей, голодавших в Уорренс, невиновных в том, что вот–вот обрушится на них. В то время как в квартале Знати те, кто больше всего способен был предотвратить надвигающуюся трагедию, высказывались в том духе, что «по крайней мере, недолгая война может очистить улицы». Ты помнишь, что произошло с Уорренс, когда подошли войска Белой Госпожи. Опустошение, причиненное требушетами. Тела.
— Я помню, — подтвердил Эремул.
Его голос прозвучал странно, и на сей раз он не был уверен, передались ли эти чувства от Айзека, или просто собственные мрачные воспоминания вызвали слезы на его глазах.
— Я родился с небольшими магическими способностями и возможностью оказывать некоторое влияние на умы и сердца своих собратьев, людей. Я сломлен и полон горечи и даже не помочусь на большую часть человеческих отбросов Серого города, гори они в огне. Но будь в моих силах изменить судьбы тех детей, чего бы подобное ни стоило, я бы сделал это. Ты должен мне поверить.
— Я верю, — тихо сказал Айзек. — И потому буду оплакивать тебя.
В никуда
Она бежала по башне, в темноте ее преследовал лязг железных ножниц. По обеим сторонам выстроились огромные баки, наполненные кровью. Она слышала доносившийся из них глухой стук крошечных тел, шаркавших о стекло. Ее охватило отвращение, и, не разглядев поворот коридора, она врезалась в один из баков. Отпрянув, она уставилась на женщину внутри. Обнаженное тело, озаряемое зловещим свечением крови, медленно вращаясь, плыло в мерзкой жидкости. Глаза женщины неожиданно открылись, и Саша побежала. Вылетела из башни и снова оказалась под ливнем.
Она опять стояла на причале. Дождь хлестал как из ведра, создавая серый саван над гаванью Телассы, в которую медленно вплывал флот мертвецов. Тысячи глаз таращились из отрубленных голов, сложенных в высокие груды с методичностью архитектора. Из тумана появлялся корабль за кораблем, и все они несли тот же вызывавший ужас груз. Некоторые из лиц она узнавала, несмотря на то что они начали разлагаться: соседи, случайные сослуживцы, обычные жители Сонливии, такие как она. Люди, которые надеялись, мечтали и строили честолюбивые замыслы. Каждый горожанин потерял кого–нибудь, некогда знакомого. Слишком многие погибли, чтобы было иначе.