Нашивки первого батальона 89-го полка были столь же глубокого зеленого цвета, как долины его родного Северного Девона[29]. Следом шли шропширцы с красными нашивками на красных мундирах, сюртуки офицеров блестели золотым кружевом. Шпаги взлетали, салютуя незаметному человеку с крючковатым носом, единственному, кто сохранял спокойствие в общем шуме. Потом был 61-й, проделавший долгий путь из Глостершира; Шарп сразу вспомнил, как Уиндхэм сравнивал два города с соборами над рекой. Полковнику бы понравился парад. Он бы щелкал своим стеком по сапогу в такт музыке, критиковал бы выцветшие мундиры личной Ее величества Королевской гвардии, с синими на красном нашивками, лучшего пехотного полка после Королевского шотландского, но только в шутку. Корнуэльцы[30] из 32-го, 36-й из Херефорда[31] – все шли с развернутыми знаменами, чуть качавшимися на легком ветру, прокопченными, в мушкетных и пушечных шрамах. Знамена окружали сержанты с алебардами, чьи широкие лезвия горели серебром.
Под аркой, где стоял Шарп, застучали копыта, и Лоссов, чей мундир чудесным образом стал чистым, вывел на площадь первый эскадрон Королевского германского легиона легких драгун. Сабли их блестели, офицеры накинули отороченные мехом ментики[32] поверх синих с золотом мундиров. Казалось, площадь уже полна войск, но они все прибывали. Португальские caçadores[33] в коричневых мундирах, легкий полк, чьи цветочные султаны на киверах качались в такт музыке, затем «зеленые куртки» – не 95-й, старый полк Шарпа, а 60-й, Королевские американские стрелки. Он смотрел, как они встают в каре, и испытывал чувство гордости при виде их потертых заплатанных мундиров и потрепанных винтовок Бейкера. Стрелки всегда первыми вступали в бой – и последними его покидали. Они были лучшими. Шарп гордился своей зеленой курткой.
Это была всего одна, Шестая дивизия, а за городом, прикрывая ее от французской полевой армии, были и другие: Первая и Вторая, Третья, Четвертая, Пятая, Седьмая, легкая дивизии – сорок две тысячи одних только пехотинцев было в армии этим летом. Шарп улыбнулся про себя: он вспомнил битву при Ролике[34] каких-то четыре года назад, когда британская пехота насчитывала всего тринадцать с половиной тысяч солдат. Никто не ждал от них победы. Их послали в Португалию под командованием молодого генерала – а теперь войска салютовали этом генералу, проходя маршем по Саламанке. При Ролике у Веллингтона было всего шестнадцать пушек, в этой летней кампании участвовало более шестидесяти, кавалерии тогда было всего сотни две, теперь – больше четырех тысяч. Война раскидывала над Пиренейским полуостровом свою сеть, разворачивалась в Европу – говорят, даже Америка забила в барабан, снова поднявшись против Англии, а главный кукловод, Наполеон, уже посматривал на север, на Россию.
Шарп решил не оставаться до конца парада. На одной из восьми улиц, ведущих к площади, он нашел винную лавку, купил бурдюк красного вина, который аккуратно перелил в свою круглую деревянную флягу, и вдруг поймал взгляд цыганки с непроницаемыми черными глазами. Одной рукой она прижимала к груди ребенка, другой, глубоко засунутой в карман фартука, перебирала несколько монеток, выпрошенных за день. Шарп оставил несколько глотков вина в бурдюке и кинул ей, она поймала на лету и брызнула немного в рот ребенку. С прилавка под аркой продавали еду, Шарп купил требухи в пряном соусе. Попивая вино и закусывая, он думал, как счастлив, что дожил до этого дня, добрался до этого города – жаль, что с ним здесь нет Терезы. Потом он вспомнил о теле Уиндхэма, пятнах крови на сухой земле – оставалось только надеяться, что француз, запертый сейчас в одном из фортов, слышит музыку и осознает, что осада не будет долгой. Леру должен умереть.
Наконец парад закончился, солдаты расходились строем или поодиночке, но оркестр все еще играл, сопровождая церемонию традиционного для жителей Саламанки гуляния. Горожане каждый вечер прогуливались на площади: мужчины двигались по часовой стрелке на внешней ее границе, а девушки, взявшись за руки и хихикая, создавали внутренний круг и шли им навстречу, против часовой стрелки. Британские солдаты, присоединившись к наружному кольцу, поглядывали на девушек и даже осмеливались что-то им кричать, а ревнивым испанцам оставалось только холодно и безмолвно наблюдать.
Шарп в круг не пошел – он углубился в густую тень аркады, мимо магазинов, торговавших чудесной кожей, украшениями, книгами и шелком. Он двигался медленно, слизывая остатки чеснока с пальцев, и в праздничной толпе казался странным, даже чуть зловещим персонажем. Кивер он откинул назад, дав густым темным волосам лечь поверх длинного шрама, тянувшегося от левого глаза через всю щеку и придававшего его владельцу сардоническую усмешку. Только смех или улыбка могли смягчить впечатление. Мундир капитана был столь же поношенным, как у любого из его стрелков, ножны палаша потерты. Шарп выглядел тем, кем был: настоящим воякой.