– За моих друзей, – такой ответ показался ему самым достоянным.
– За друзей?
– На поле боя они важнее всего.
Она кивнула, потом встала и прошлась по балкону, оставляя за собой шлейф сигарного дыма.
– А что вы ответите на предположение, что Веллингтон не умеет наступать, только обороняться?
– Ассайя.
Она повернулась:
– Когда он форсировал реку на виду у противника?
– Вчера вы ничего не знали обо Ассайе.
– Вчера мы были на людях, – сигара снова вспыхнула.
– Он умеет наступать, – Шарпа впечатлили познания маркизы, но он был также заинтригован. В ней было что-то от кошки: тихие мягкие движения, изящество – но он знал, что у нее есть когти. А теперь стало ясно, что она достаточно умна, чтобы понимать, когда и как пустить их в ход. – Поверьте мне, мадам, он умеет наступать.
Она кивнула:
– Я верю вам. Спасибо, капитан Шарп, это все, что я хотела узнать.
– Все?
Она повернулась к решетке и откинула ставню:
– Я хочу знать, не вернутся ли французы в Саламанку. И хочу знать, собирается ли Веллингтон этому помешать. Вы мне сказали, что собирается. Вы не хвастали, не пытались произвести на меня впечатление, а дали мне то, что мне было нужно: мнение профессионала. Спасибо.
Шарп поднялся, не уверенный, закончена ли аудиенция и не стоит ли удалиться.
– Зачем же вам это знать?
– Это имеет значение? – она все еще глядела на форты.
– Мне просто любопытно, – он остановился за ее спиной. – Так зачем?
Она обернулась:
– Вы забыли свой мушкет.
– Винтовку. Зачем?
Маркиза враждебно взглянула на него:
– Скольких людей вы убили?
– Не знаю.
– Правда?
– Правда. Я солдат уже девятнадцать лет.
– А вам бывает страшно?
Он улыбнулся:
– Конечно. Постоянно. И становится только хуже.
– Почему?
– Я не знаю. Иногда мне кажется, что чем старше ты становишься, тем больше причин жить.
Она рассмеялась:
– Любая женщина скажет вам, что это не так.
– Нет, не любая. Может быть, некоторые, да и некоторые мужчины, – он махнул рукой туда, откуда доносились звуки музыки. – Вот, к примеру, офицеры-кавалеристы не любят стареть.
– Вы как-то слишком умны для простого солдата, – передразнила она. Ее сигара повесила между ними облако дыма.
Она так и не ответила на его вопрос, а он так и не понял, зачем его привели на этот балкон, где тихо шелестел листьями ночной ветерок.
– Вы можете спросить о том же у тысячи людей в Саламанке – и получите те же ответы. Почему я?
– Я же сказала. А теперь почему бы вам не забрать свою винтовку и не уйти?
Он не ответил и не двинулся с места. Где-то в городе послышались крики: наверное, драка пьяных солдат. На другой улице завыла на луну собака.
– Что это за черные пятна? – поймал Шарп взгляд маркизы, остановившийся на его щеке.
Его начали раздражать реплики, не имеющие отношения к предыдущему разговору: казалось, она издевалась над ним, почти доводя до точки кипения и тут же остужая неуместными вопросами. Он потер щеку:
– Порох, мадам. Он взрывается на полке винтовки и оставляет пятна.
– Вы сегодня кого-то убили?
– Нет, сегодня нет.
Они стояли всего в двух футах друг от друга, и Шарп знал, что оба могут отойти – но продолжали стоять, с вызовом глядя друг на друга. Он понимал, что она искушает его нарушить все правила и обнять ее. Он мог просто уйти, как ушел от армии Веллингтона Мармон, но не мог заставить себя сделать это: чувственный рот, глаза, ключицы, изгиб шеи, тени под белым кружевом платья поймали его в капкан. Она нахмурилась:
– Каково это – убить человека?
– Иногда это приятно, иногда нет, а иногда безразлично.
– И когда же это неприятно?
Он покачал головой, вспоминая свой старый кошмар:
– Когда в этом нет необходимости. Был один такой французский офицер-артиллерист в Бадахосе.
Она ждала продолжения, склонив голову чуть вбок:
– И что с ним случилось?
– Бой закончился, мы победили. Думаю, он хотел сдаться.
– И вы убили его?
– Да.
– Как?
Он кивнул на палаш:
– Вот этой штукой, – на самом деле все было не так просто: в приступе ярости он рубил, топтал труп сапогами, почти выпотрошил его, пока не вмешался Харпер.
Она чуть отвернулась в сторону и коснулась фруктов на столе: