– А кто это здесь такой дерзкий, что боярского сына бьет? – заорал Игмор. – А ну, гридьба, поучим невежу!
Вокруг Игмора, как мелкие грибы возле большого, мигом выросли три его брата – Добровой, Жар и Грим. Торлейв знал их почти всю жизнь – в детстве это были ближайшие приятели юного князя.
– Кус Эммэк[28]! А ну, орлы, айда[29]! – рявкнул Агнер, которому не требовался вещун, чтобы понять, что сейчас будет.
«Орлы» не нуждались в приглашениях – и так стояли наготове, но не вмешивались, пока драка шла один на один. Миг, и обе ватажки кинулись друг на друга. Замелькали кулаки, кто-то, получив весомый удар под душу, не устоял и отлетел к тропе. Девичий круг попятился.
– Не бежать, увырьи[30]! – строго крикнула Витляна. – Дальше поем!
Не так легко было продолжать пение, когда рядом шла, быстро расширяясь, драка. Но обряд нужно завершить и положенным порядком выйти обратно на белый свет, иначе не оберешься бед!
Парни и мужики со всего луга сбегались к месту драки. В толпе кого-то задели, крики «Наших бьют!» все ширились, и скоро азартная свалка захватила десятки человек. Подошедшие позже и не ведали, из-за чего она началась, ну да какая разница? Все праздничные драки не почему-то, а ради удали.
…Фастрид, увидев, что стало с лицом и одеждой сына, и не подумала причитать.
– Ты не брани нас, хозяйка, – отчасти жалобно воззвал Агнер, когда она уже утром встретила бойцов, умывавшихся во дворе. За ночь ссадины подсохли, зато синяки достигли полной зрелости, хоть неси продавать. – Мы не собирались никого трогать, валлах, но, знаешь, есть такие люди, которые считают, что у них слишком много лишних зубов…
– Я знаю, – кивнула Фастрид. – Я с самого начала знала, что произвела на свет сына, а не дочь.
– Вот это верно! – одобрил Агнер.
– Я, конечно, не затем повел тебя на игрища, чтобы тебе намяли бока, – сказал ему Торлейв. – Но прощения просить не буду – сдается мне, ты тоже позабавился.
– Да, отлично размялись, валлах! И, знаешь, хабиби… Я, пожалуй, останусь у тебя, если тебе и хозяйке будет угодно.
– С твоими тремя сундуками шелка ты мог бы поставить собственный двор, – заметила Фастрид.
– Мог бы… да на что мне? Здесь, в Киеве, мне все вспоминается мой прежний вождь, Хельги конунг… А у тебя, хабиби, его лоб и глаза… и отвага в сердце. И если ты когда-нибудь надумаешь собрать свою дружину и отправиться за славой и добычей, а уже верно тебе пригожусь!
Княгиня видела свалку, но издалека, и не разглядела, кто был в нее замешан. Поэтому теперь вид разукрашенного племянника ее поразил.
– Фэото́кэ Парфэ́нэ![31] Тови! – Огорченная Эльга встала и подошла к нему, ласково положила руку на грудь – едва касаясь, помня, что там могут быть ушибы. – Парням положено собирать расписные яйца, а ты добыл себе расписное лицо!
– Я за мелочами не гоняюсь. Веселье вышло знатное! У Добровоя теперь на один зуб меньше, это ли не радость? И морды их толстые раскрашены не хуже моей!
Эльга выразительно вздохнула: она хотела для него иного веселья.
– Садись. – Она указала на скамью. – Как все вышло?
– Да ну в пень… Полуденный бес их возьми! – Торлейв мотнул головой. – Я с другим пришел. Дело важнейшее. К тебе от Станимира Предславича вестей не доходило?
– А что с ним? – удивилась Эльга. – Я вроде его видела вчера. Неужто и он в драку полез?
– Гости к нему прибыли. Из самой что ни есть Регнум Теотоникорум[32].
– Что? – Эльга уже слышала это название, но за два года позабыла.
– Грамоту тебе привезли – тебе и князю – от Оттона самого. Да войти в Киев боятся – как бы не побили.
– Епископ опять приехал? – удивился Мистина. – Соскучился?
– Епископа при них нет, есть диакон и аббат. Но эти еще не в Киеве, на Моравской дороге ждут позволения явиться. Видел я Хельмо – это давний мой знакомец, я при Оттоновом дворе с ним приятельство водил, когда мы ездили с Лютом и Одульвом.
– Где он сейчас? – спросил Мистина.
Взгляд его стал сосредоточенным. Все-таки это не шутка, немцы в Киеве! Посланцы самого Оттона – а он не знает.
– У Станимира Предславича. Я тоже было удивился. – Торлейв предупредил вопрос, ясно прочитанный в глазах и на губах Мистины. – Хельмо сказал… Горяна Олеговна к своим родичам их направила. Станимир ей в Киеве – ближайшая родня.
Ему пришлось на миг промедлить и вдохнуть, прежде чем вымолвить имя, которое все в этом доме хотели бы забыть.
– Так они от Горяны вести привезли? – испуганно спросила Эльга.
Это она придумала отравить Горяну в саксонский монастырь, она уговорила Святослава отпустить ее, чтобы вернуть в дом Прияславу. Никаких особых вестей от Горяны здесь не ждали. Наоборот – надеялись никогда больше о ней не слышать. Но неужели Оттон снарядил целое посольство, чтобы передать поклоны от какой-то чужой ему женщины, пусть она и бывшая жена князя киевского.