В полном согласии посланцы обоих киевских владык забрали немцев из Ратных домов, проводили на Святую гору и под рев рогов ввели в гридницу.
Эльга не потеряла времени даром. По летнему времени очаги не дымили, дверь и оконца были отворены, яркий свет солнца наполнял обширную хоромину и позволял разглядеть каждый завиток резьбы на столпах, поддерживавших кровлю. Бревенчатые стены в середине палаты были сплошь укрыты многоцветными ткаными коврами, ближе к углам висели медвежьи шкуры. Однако взор всякого, кто сюда входил, прямо от двери устремлялся к дальнему концу палаты – к возвышению, где стоял белый мраморный тронос. Увидев его, четверо послов, к тайному удовольствию Торлейва, переменились в лице – не ожидали увидеть в деревянном городе, в бревенчатом доме, не похожем на каменные дворцы и церкви франков, настоящий цесарский тронос из блестящего белого камня. Хозяйка палаты не уступала своему сидению – в шелковой далматике цвета зеленовато-голубой морской волны, затканной золотым узором из птиц и цветов, с белым головным покрывалом, с золотом на очелье, на руках, княгиня смотрелась самой царицей небесной, восседающей на облаке в сиянии солнечных лучей.
Возвышение было устроено с расчетом только на один тронос. Князь Святослав почетным стражем собственной матери стоял перед ступенями. В дорогом красном кафтане – этот был заткан узорами в виде орлов, как положено военным людям, – в высокой красной шапке и с «корлягом» на плечевой перевязи, он составлял ей достойную пару. Рукоять и ножны меча сияли золотом, и всякий, не вовсе чащоба, сразу узнал бы дорогую работу рейнских мастеров.
Близ Святослава блистали яркими греческими кафтанами еще несколько старших воевод, со стороны княгини – Прияслава, Мистина и священник-грек, отец Ставракий в белом камизии с голубыми шелковыми опястьями и золоченым крестом на груди. Роскошь дорогих нарядов и украшений, многочисленная дружина и киевские бояре, выстроившиеся вдоль палаты с двух сторон – все здесь являло богатство и силу киевских князей.
Сотни глаз, горящих тревожным любопытством, обшаривали послов, за двумя своими вожатыми следующими через палату к троносу. Два иерея были в камизиях, еще двое в обычном немецком платье – длинных шелковых рубахах, узких штанах и в плащах, отделанных куньим мехом и застегнутых на правом плече. Шелковые шапочки их были сшиты не так, как на Руси: в виде широкого околыша с плоским донцем.
Но не меха поразили киян, а то, что все четверо, уже зрелые мужчины – Хельмо в его двадцать пять лет был самым молодым – имели гладко выбритые лица. Гости, в свою очередь, косились на бороды киян – во Франкии носить бороду дозволялось только самому королю. Питомцы римской церкви, считая себе потомками римлян, по их обычаю брили бороды, а русы – отпускали, чему соответствовал и греческий обычай. В чем те и другие были схожи – так это в убеждении, что чужой обычай есть признак дикости и несуразности. «Ишь, старичье, а ходят с босым лицом, будто отроки!» – читалось в глазах бояр.
Четыре немца приблизились по проходу в середине палаты. Бросали взгляды то на Эльгу, то на Святослава. Молодой князь имел грозный вид, даже не собираясь никого пугать, и опасения гостей казались не такими уж напрасными.
Боярин Острогляд с важностью сделал несколько шагов вперед. Располневший, в греческом кафтане брусничного цвета, отделанный желтым шелком, он напоминал некий ходячий плод, едва не лопающийся от спелости. Правда, стариком он себя не считал, а две зимы назад, когда на посольский обоз в земле Деревской напали лиходеи, размахивал мечом с яростью и умением, как молодой, и унялся, лишь ослабев от потери крови.
– Сии гости, княгиня, – начал он, указывая на немцев, – к вам с князем, из страны немецкой, э…
– Регнум Теотоникорум, – подсказал Торлейв.
– От короля восточных франков, Оттона, с посланием. Сии мужи: Теодор да Гримальд – люди божии, Рихер да Хродехельм – люди королевские. Пожелаете выслушать?
– Мы приветствуем, я и сын мой, посланцев короля Оттона, – любезно ответила Эльга. – И рады будем вести от него получить.
Хельмо взял у слуги резной ларец. Поклонившись Эльге и Святославу, показал Острогляду неповрежденную печать на ларце. Рихер снял с шеи висевший на цепи ключ, отпер замок, поднял крышку и достал многократно сложенную грамоту, издали похожу на квадратную подушечку величиной с мужскую ладонь. Стал осторожно разворачивать. На глазах у замерших киян подушечка превратилась в лист пергамента, в два локтя шириной и полтора – высотой. Потом повернул ее так, чтобы Острогляд, Торлейв и сама Эльга, смотревшая с высоты троноса, смогли увидеть исписанную сторону.