«Упадешь туда, так не встанешь», — подумал он.
Лебедка вращалась, и канат, подергиваясь, тянулся вверх, ударяясь о борт судна.
— Берегись! — крикнул механик. — А то недолго и без головы остаться!
Медленно наматывался канат, грузовая сетка, раскачиваясь, повисла за бортом и опустилась на причал.
— К какой тебя работе приставили? — крикнул ему механик. — Ты что, снизу, из трюма, что ли? Здесь ты только мешаешь.
Найт облокотился о поручни. После дождливой ночи настил причала стал черным, таким же, как и закрытые железные ворота, ведущие в порт. За доками, где стояли грузовые суда, туманное небо прорезали высокие подъемные краны. Вагонетка — желтая краска на ней потрескалась и облупилась, — громыхая, протащила за собой несколько тележек. Снизу послышались отрывистые звуки команды, и из пакгауза строем вышел взвод солдат, развернулся и промаршировал по причалу.
— Ты слышал, что я тебе сказал? — закричал механик.
— Я и сам ничего не знаю. Мне сказали прийти сюда и приниматься за работу.
— Тогда иди и спроси кого-нибудь. А то здесь ты без толку околачиваешься. Ты что, никогда раньше не работал на разгрузке цемента?
Найт укрылся от ветра позади рубки и свернул сигарету.
Неделю назад он получил из Управления по труду открытку, в которой его заверяли, что, если он возобновит работу, закон обеспечит ему полную защиту. Ему будут выплачивать особые премиальные. Работа в порту будет считаться почетной. Если он согласен, он должен отослать открытку обратно, указав свое имя и адрес, и военный грузовик заедет за ним в понедельник утром, чтобы в безопасности доставить его в порт.
В конце первого месяца локаута Найт перестал посещать ежедневные собрания в Доме профсоюзов и сменил пивную, для того чтобы не встречаться со знакомыми, но это не помогло, потому что в дни локаута, куда бы ты ни пошел, ты повсюду непременно на них натыкался. Они ходили на собрания, распространяли бюллетени, выступали перед рабочими во время обеденного перерыва на заводах, а потом устремлялись в пивную и Свои пособия тратили на выпивку, словно лучшего занятия у них не находилось.
Во всяком случае, ему уже порядком надоело все это представление, и он заполнил открытку и отослал ее по обратному адресу, не сказав никому ни слова. Потом он несколько струсил. Профсоюз имел своих друзей в Управлении и везде и повсюду, поэтому, если пройдет слух, что он выходит на работу, кто-нибудь из них может явиться к нему домой и вправить ему мозги. А что он один против них всех?
В эту ночь он почти не сомкнул глаз, и к тому же утро было пасмурное, ненастное. Проливной дождь ночью обил листву с кустов в саду, и на лужайке перед домом не просыхали глубокие лужи. Стоя на крыльце в ожидании грузовика, он весь дрожал на холодном ветру. Разносчик молока как-то странно посмотрел на него и не ответил на его приветствие.
Военный грузовик остановился возле калитки. Найт поплотнее обмотал шарф вокруг шеи и зашагал по дорожке. Послышался странный свист, и он ощутил на лице легкие брызги. Он обернулся. Элси Хокинс, из соседнего дома, выплеснула на газон старую заварку из чайника и чуть не облила его. Он мог поклясться, что сделала она это нарочно.
Найт залез в кузов машины под брезентовый навес и в кромешной тьме уселся на скамейку. Рядом с ним сидели еще несколько человек, но в темноте он не мог разглядеть их лиц; все молчали. Время от времени грузовик останавливался, солдат раздвигал брезент, и при тусклом свете в щель пролезал еще кто-нибудь и протискивался к скамье, задевая лица сидевших полами мокрого плаща.
— Скольких мы еще должны забрать? — спросил Найт солдата.
— Почем я знаю? — Солдат не смотрел на него.
— Кто-нибудь из старых рабочих тебе здесь не встречался? Все спокойно?
— Вроде да.
— А там, в порту, ты кого-нибудь из них видел?
Солдат взглянул на Найта.
— Послушай, заткнись-ка ты лучше.
— Ладно, ладно, не кипятись.
Найт снова откинулся назад и стал шарить по карманам в поисках табака. Он весь продрог. Гарри Хокинс, его сосед, кричал повсюду, что выпустит кишки каждому, кто станет штрейкбрехером. И лучше не думать, что могут с ним сделать другие, особенно те двое, из их компании, что когда-то выступали на ринге. Там этих других достаточно. Некоторые радовались, что профсоюз помогает им, но были и такие, которые выражали недовольство.
Гарри Хокинс был неплохой парень; порой он приносил домой несколько бутылок пива, и они вдвоем пили и разговаривали. Беда только в том, что Гарри был помешан на профсоюзе. Послушать Гарри, так можно было подумать, что лучше профсоюза нет ничего на свете. А что этот профсоюз делал? Каждый месяц они на полдня прерывали работу, набивались в зал, старались перекричать друг друга и затевали спор по поводу того, кому предоставить слово, а когда кто-нибудь говорил, другие перебивали его. Он присутствовал только на двух-трех собраниях, когда решался вопрос о забастовке, и с него достаточно. И они вечно принимали резолюции о каких-то правах южноафриканских негров, или индонезийских рабочих, или еще кого-нибудь в этом роде. А какое им до этого дело? Какое им дело, что там происходит в Южной Африке, или в Индонезии, или еще где-нибудь? Для чего, спрашивается, в стране существует правительство? Это дело правительства выступать от имени народа, а вовсе не профсоюза грузчиков. Руководство профсоюза — это одни коммунисты, во всяком случае так пишут в газетах. Да это сразу и видно, стоит их только послушать. Вечно твердят о том, кто прав и кто неправ. Можно подумать, что им, бедным, и жить-то не на что. Да к тому же состоять в этой организации — довольно дорогое удовольствие, а какая от этого польза? Никакой, провалиться ему на этом месте. Профсоюз их существует уже не счесть сколько лет, а его руководители все жалуются на тяжелые условия жизни и тому подобное. Так вот, если союз существует столько лет и дела идут все так же плохо, как они утверждают, какой тогда толк от этого профсоюза? Что-то тут не то.