Механик был явно возмущен его притворством.
— Убирайся с палубы! — снова закричал он. — Почему ты не спускаешься в трюм? Принимайся за работу. Ну что ты тут без толку околачиваешься?
Механик был из другого отделения профсоюза. Когда встал вопрос о том, поддержать ли грузчиков, они незначительным большинством голосов решили продолжать работу, но ясно было, на чьей стороне симпатии этого механика.
Когда лебедка опять заработала, Найт оперся о поручни. Вся беда в том, рассуждал он, что профсоюзу, видно, невдомек, какие сейчас трудные времена, сколько надо денег, чтобы прожить. А тебе выдают жалкое пособие по случаю локаута — всего несколько фунтов, попробуй-ка продержись на них. Среди бастующих были такие, которые работали уже много лет, а пособие получали одинаковое с теми, что проработали всего несколько месяцев. Разве это демократия? Руководителям союза при этом живется неплохо — можете не сомневаться, да и тем, кто состоит с ними в дружбе, тоже. По всей видимости, никто из них никогда не нуждался в деньгах.
Разве они не понимают, что у каждого человека могут быть свои потребности. В конце концов, ведь работаешь в порту вовсе не потому, что тебе это нравится. Да и кому может нравиться эта работа? Делаешь это ради заработка. А вот теперь ты лишился заработка и живешь на ничтожные гроши, и они думают, что этого достаточно, чтобы свести концы с концами. И еще не разрешают браться за другую работу. А что ты, не человек, что ли? И какое тебя ждет будущее? Работаешь ведь только ради заработка, и вот из-за того, что нескольким коммунистам захотелось заварить всю эту кашу, ты и этого лишился.
Он задолжал на скачках букмекеру больше сорока фунтов, и тот ему прямо сказал, что если он не выплатит хотя бы десяти, то больше не сможет делать ставки. Потом новый костюм, который он сшил себе из красивой синей материи, — он украл ее в порту за месяц до забастовки. Портной сказал ему, что не отдаст костюма, пока за него не будет уплачено, а ему до смерти хотелось надеть этот костюм. Ему осточертело выпрашивать у всех деньги на талоны в столовую. Он давно задолжал своей квартирной хозяйке, и старуха мстила ему тем, что готовила отвратительную еду — только в армии он ел подобную гадость. А тут еще взносы за машину… Господи, ну как человеку жить на свете? Если он честно отработал день, ему должны за это честно заплатить — он так считает. А если он иногда и позволяет себе передышку, то кто этого не делает?
«Что там еще такое?» — вдруг подумал он.
За воротами порта, на углу улицы собралась толпа: мужчины в рубашках с расстегнутыми воротничками, со сдвинутыми на затылок шляпами и подтяжками поверх свитеров. В первое мгновение ему показалось, что произошел какой-то несчастный случай или кто-то устроил драку. Потом он заметил, что взгляды всех этих людей устремлены в сторону порта. Слышался гул голосов, суровый гул недовольства. Дюжина полицейских патрулировала перед толпой и теснила людей назад, когда они пытались прорвать их цепь и перебежать на эту сторону улицы. Раздавались выкрики:
— Штрейкбрехеры! Ублюдки! Мерзавцы!
— Смотрите, вон он, Профессор!
— Привет, Профессор!
Осберт Свит, работавший на соседнем судне, поднял голову, посмотрел на толпу полным презрения взглядом, пренебрежительно повернулся к ней спиной и снова принялся за работу.
— Эй, Профессор, а ну поплавай, а мы посмотрим!
— Чтобы тебе захлебнуться, гад!
Полицейские расхаживали взад и вперед, размахивая дубинками. Пока что они никого не трогали.
Найт спрятался за рубку, но сделал это недостаточно проворно — кто-то узнал его.
— Смотрите, вон Фурункул!
— Эй, Фурункул!
Найт весь покраснел и крепко сжал кулаки. Если и было за что отвернуться от прежних друзей, так именно за это дурацкое прозвище.
Приземистый парень в рабочем комбинезоне отделился от толпы и, незамеченный полицейскими, помчался вдоль набережной, лавируя между машинами. Он ухватился руками за решетку на воротах и, прижав лицо к железным прутьям, закричал солдатам: