По мнению исследователей, формирование национального сознания у новозеландцев относится к тому периоду, когда появились новые поколения жителей Новой Зеландии, родившиеся в стране и не считавшие, подобно первым переселенцам, свое пребывание в ней временным. Впервые число родившихся в стране новозеландцев превысило число иммигрантов в 1890 году. Но, естественно, последствия этого сказались не сразу.
Стоит отметить, что в некоторых новозеландских рассказах представлена эта тема формирования новозеландцев в нацию. Таков герой новеллы Ф. Сарджесона «Рождение новозеландца» молодой иммигрант-далматинец. Герой рассказа писателя Кареджа «почти двадцать лет прожил фермером в Новой Зеландии», но не переставал думать об Англии, как о своей родине. «Сейчас он понял, что никогда не вернется в Англию, как намеревался вернуться ранее… Никогда, — повторял он, — я не вернусь на старую родину. Очень уж она далеко».
Но наиболее важную роль в становлении самобытной новозеландской литературы играет социальная тема, которая начинает занимать в ней немалое место.
Вопреки мечтаниям некоторых утопистов Новая Зеландия оказалась не «исключением» из правил, а обычной капиталистической страной; правда, преобладала в ней не тяжелая промышленность, а пищевая и другие отрасли, перерабатывающие сельскохозяйственное сырье. Люди труда упорной борьбой добились некоторых социальных завоеваний в стране.
Рост рабочего самосознания, деятельность профсоюзов, борьба с эксплуатацией, нищетой, расовым неравенством — все это находит свое отражение в художественной литературе Новой Зеландии и обогащает ее. Социальная тематика завоевывает свое место в новозеландской литературе, когда появляются произведения таких «писателей социального протеста», как Джон Ли, Робин Гайд (псевдоним писательницы Айрис Уилкинсон), Джон Малган. Особое значение имели годы кризиса. Проблематика и настроение 30-х годов наложили свой отпечаток и на произведения, появившиеся ряд лет спустя, но идейно связанные с периодом кризиса. Иногда время действия в этих произведениях — 30-е годы, подчас же они, не связанные с ними хронологически, ярко передают настроения тех лет, когда под влиянием кризиса все больше испарялись всякого рода реформистские иллюзии и надежды на «процветание».
Следует в этой связи остановиться на книге Джона Малгана «Человек — один». Уже само название ее заслуживает внимания. Оно навеяно замечательными словами из книги Э. Хемингуэя «Иметь и не иметь»: «Человек… один не может…». Малган рисует вначале своего героя Джонсона как человека, который пытается «прожить один», вести в одиночку бой с враждебным ему обществом. Но в конце книги автор приводит Джонсона на поля сражений в период гражданской войны в Испании, и тогда-то герой романа обретает черты, делающие его настоящим человеком, «человеком, которого нельзя убить».
Пример Малгана свидетельствует: чтобы быть самобытным писателем, вовсе не надо замыкаться в круг традиционной «локальной» тематики.
Развертывание широкой социальной панорамы, «картины рушащейся социальной структуры» делают эту книгу, по словам одного новозеландского критика, «наиболее полным рассказом о том, что чувствовали и переживали новозеландцы в двадцатые и тридцатые годы».
Для таких писателей, как Малган, было плодотворным обращение к крупным социальным проблемам своего времени (гражданская война в Испании). А для известной писательницы Кэтрин Мэнсфилд оказался очень важным глубокий интерес к замечательному художнику далекой от Новой Зеландии страны — Чехову. Эта писательница была искренне увлечена творчеством Чехова. Известно, что ее рассказ «Ребенок, который устал» был написан под явным влиянием чеховского рассказа «Спать хочется». Пронизан «чеховскими мотивами» и ее рассказ «Шестипенсовик». В основе его отчужденность между отцом и сыном. Отец наносит незаслуженное оскорбление мальчику, а затем сам терзается своим бессилием прорвать те непонятные, основанные на недоразумении преграды, которые мешают их общению, не дают им понять друг друга. Речь идет не о простом подражании. Пример Чехова помог К. Мэнсфилд решать проблемы, стоявшие перед ней, как писателем и человеком.
Расширение тематики, привнесенное ростом антифашистских настроений в период второй мировой войны, когда новозеландские части сражались далеко от родины — в Италии, Греции, на Ближнем Востоке, появившиеся в произведениях ряда новозеландских авторов мотивы интернационализма отнюдь не ослабили своеобразия новозеландской литературы.