— Оправдайтесь, если можете, в предъявленных вам обвинениях.
Мирандо собрался с мыслями. Долго молчал, опустив голову на грудь. Потом тихо сказал:
— Меня оклеветали, святой отец. — Но смотрел он при этом не на главного следователя, а на того, другого.
И тот, как бы прочитав тайные мысли Мирандо, поспешил прийти на помощь:
— Можете ли вы назвать имя обвинителя вашего или причины, толкнувшие его ложно обвинить вас перед лицом церкви?
— У меня есть недоброжелатели, — медленно протянул Мирандо. Потом, словно решившись на что-то, назвал имя. — Граф Кавальканти один из них. Полагаю, что это он очернил меня.
— Почему вы так думаете? — спросил главный следователь, заполняя протокол. Писал он медленно, перо его скрипело и брызгало. Он посыпал кляксы песком и брезгливо морщился.
— Он считал меня повинным в том, что брак его с дочерью герцога Метеллы Горацией расстроился. Поэтому он и преследовал меня своей ненавистью, покушался на мою жизнь. Так, в ночь карнавала…
Нетерпеливым жестом главный следователь заставил его умолкнуть.
— Одно это уже делает вас виновным. При посвящении в сан вы принесли обет отвратить свое сердце от суетной светской жизни. Стыд какой! Рассуждает, как светский кавалер, вертопрах, щеголь! Расстроил брак! Вы кто: повеса или священнослужитель?
— Я не нарушил обета, святой отец! На аудиенции у папы я получил отпущение грехов и разрешение жить вне монастыря.
— Нам известно об этом. Мы знаем и о прошении вашем, направленном на имя кардинала-камерленго. Почему вы ходатайствуете о снятии с вас сана? Почему? Ряса плечи жжет?
— Я решил посвятить себя наукам. Занятие это требует от человека всех сил и способностей.
— Это не ответ! Многие замечательные ученые мужи наши трудятся во славу церкви в лоне монастырей. Это еретические убеждения ваши привели к столь кощунственному решению! Вы отвратили лик свой от бога, потому что ряса жжет вашу еретическую плоть!
— Не могу согласиться с таким истолкованием моего поступка, святой отец. Я по-прежнему служу богу наукой своей. Во славу его и матери церкви пишу свои сочинения.
— И «Новый Астрофел»?
— Я не писал этого сочинения и даже незнаком с ним.
— Вы издали его под вымышленным именем, хотите сказать? Но у нас есть неопровержимые свидетельства вашего авторства.
— Только доносы врагов моих.
Тощий инквизитор хлопнул ладонью по столу.
— Как вы ведете себя на следствии? Как отвечаете? Вы принесли присягу говорить только правду! Но вызывающе омрачаете слух наш заведомой ложью. Советую помнить, что трибунал обратит к вам крайние средства!
Второй инквизитор поморщился и отвернулся. Он даже открыл рот, чтобы возразить что-то, но промолчал.
— Вы принесли покаяние в доминиканском монастыре в Ферраре, спокойно и размеренно продолжал главный следователь. — Но уста ваши говорили одно, а в сердце своем вы оставались нераскаянным еретиком. Вы забыли свои покаянные речи? Забыли, как вымаливали прощение?
Мирандо ничего не забыл. Он стоял тогда в позорном рубище на коленях. Он клялся не произносить больше еретических речей. Он отрекся от заблуждений и смиренно принял тяжелую епитимью. Но что значило все это перед светом истины, которая внезапно открылась ему? Страх перед мучениями плоти диктовал ему слова отречения, но как можно отвратить лицо от истины? Это был его крест, и он нес его, зная, что пойдет на любые муки, и, ужасаясь, изворачиваясь, старался эти муки отсрочить. Поэтому и принес покаяние на холодных плитах монастыря.
Нет, он не стыдится ни покаяния, ни слез унижения.
— Вы сделались адептом подрывных учений. Ваши занятия алхимией, по-модному именуемой луллиевым искусством, дают все основания обвинить вас в сношении с врагом рода человеческого. Что вы на это можете возразить?
— Да, мои занятия — искусство и все науки. Но алхимия моя является магией белой. Притом практической алхимией я вообще не занимался. Меня интересовали лишь чисто философские основы луллиева искусства. Я обобщал современные данные алхимии на основе учений Аристотеля, Платона, Фракастро и Авицеброна. Скромные успехи мои в этой области удостоились похвалы его святейшества, которому я посвятил книгу «О новейшем луллиевом искусстве». Книг же под чужим именем, а также анонимных сочинений я не издавал.
— Дешевый прием! — усмехнулся следователь. — И не вы первый прибегаете к нему. Нам известно, что вы посвятили книгу его святейшеству. Ее содержание не находится в противоречии с учениями отцов церкви. Но остальные ваши сочинения, авторство коих вы отрицаете, богопротивны. Следствие докажет это суду. И никакое посвящение вас не спасет!
— Я принесу жалобу его святейшеству… Прошу дать мне в камеру чернила, перо и бумагу.
— Ваша просьба будет рассмотрена на заседании конгрегации. Никакие увертки вам не помогут! Каждый ваш ответ заново обвиняет вас! Говоря о своем труде по алхимии, вы прибегли к авторитету Аристотеля и Платона, но умолчали о вашем преклонении перед Николаем Кузанским. Действительно, в книге «О новейшем луллиевом искусстве» вы затрагиваете лишь общефилософские проблемы алхимии. Да и сама наука эта интересует вас только в качестве ключа к тайникам материи. У вас совсем иная цель! И не думайте, что она осталась скрытой для нас. Вы хотите на новой основе углубить учение Николая Кузанского о вселенной. Вот в чем корень! Вот где основа! Вслед за ним вы доказываете, что Земля не находится в центре вселенной, что такого центра вообще нет. Отсюда вы приходите к идее бесчисленных миров. А это ересь! Опасная ересь! И вы знаете, какая участь постигла адептов сей доктрины… Знаете и тем не менее упорно следуете роковому пути. Почему?
Мирандо вздрогнул. Он понял, что не сможет ограничиться одним отрицанием всякой вины. Что-то нужно было швырнуть на черный алтарь, в чем-то согласиться, может быть, покаяться. Он готов был пожертвовать многим. Отречься от многого. Смириться, принять покаяние. Только одно не подлежало переоценке — ядро его учения. В муках и невероятном напряжении выношенные им основы. Истина, в которой он не сомневался более. Открывшееся ему сияние.
— Я требую ответа! Почему вы молчите?
— Хорошо! Я отвечу вам… Мы живем в такие времена, святой отец, когда чистая философия не может уже больше почитаться запретной. Наука всегда противоречит каким-то каноническим догматам. Но это не значит, что она отрицает их. Здесь противоречие чисто внешнее, я бы сказал, временное. Отрицание — это утверждение на высшей основе. Идея бесчисленных миров не умаляет принципов, выработанных Аристотелем и Платоном. Отрицая их на первой стадии, она сливается с ними на более высоком уровне.
— Вы находитесь в следственной тюрьме, — брюзгливо выпятил губу инквизитор, — а не на философском диспуте. Нас интересует не ваша философия, а ваша вера. Искусство диалектики вам не пригодится. Мы не хотим разбираться в том, что истинно и что ложно. Мы хотим показать, в чем вы расходитесь с церковью и насколько серьезно такое расхождение. Это — и только это — является критерием вашей вины. Вина же ваша установлена. Даже легальное ваше сочинение позволяет выдвинуть обвинение, чтобы предать вас суду. К сожалению, распространившееся в последнее время свободомыслие, беспринципная широта взглядов дали в этом отношении опасные прецеденты. Поэтому, повторяю, Святая служба не предъявляет вам обвинений по поводу книги «О новейшем луллиевом искусстве». Тем не менее эта книга не оставляет никаких сомнений по поводу мировоззрения автора. И коль скоро это мировоззрение следствию известно, мы можем истолковывать в его свете остальные ваши поступки. Речь далее будет идти только о них.
Это была наглая и бессовестная демагогия. Второй инквизитор, очевидно, тоже понял это. Он опустил голову, словно боялся встретиться взглядом с допрашиваемым. Такое явное сочувствие не ускользнуло от узника. Мирандо уже не ощущал себя столь безнадежно покинутым и одиноким. Чахлым лучиком света брызнула в сердце надежда. Возможно, следователь просто хочет запугать его. Если он станет спокойно и последовательно отводить все доводы следствия, то они не смогут обвинить его. Или все равно смогут?