Из милиции я бегом побежала в подвал своего дома. Дверь нашей каморы закрыта. На крючок изнутри.
— Фима, Фима, ты тут? Я знаю, ты тут. Открывай. Это Майя.
Бью в дверь, она ходит из стороны в сторону — изнутри ни звука.
Села возле двери и думаю: бежать за помощью в жилконтору, звать слесаря, ломать, что ли. Конечно, внутри — Фима. Больше некому. Позор и оскорбительные разговоры соседей, обсуждение, прочее. Нет, добьюсь сама.
Снова бью. Пяткой. Без реакции.
Взяла толстую палку — валялась рядом, бью изо всех сил.
Крючок не выдержал. Дверь открылась.
В темноте ничего не видно. Лампочки никогда и не было, ходили со свечкой.
Зову шепотом, ласково:
— Фима, это я, Майя. Где ты тут?
И Фима подал-таки голос.
— Ты одна?
— Одна.
— Никто за тобой не следил?
— Никто.
— А я спал. Хорошо спал. Покормишь меня? У меня еда давно кончилась. Кругом полицаи. Выходить боюсь.
— Не бойся, Фима. Я тебя выведу. Полицаи в другое место пошли.
— Стреляют?
— А как же, стреляют. Очень стреляют. Пока наши придут, пересидишь у меня.
— Я и детей возьму. Их не прогонишь? Они ж твои родные дети. Ты ж родных не прогонишь на смерть. Да?
И тут двигается на меня громада. Вроде Фима, а вроде и не Фима. Подошел вплотную. Потный, грязный всех сортов вперемешку. Он в каморе и ел, и спал, и всё. А громада потому, что накрутил на себя все барахло. И на туловище, и на голову, и на руки, и на ноги. Не человек. Я рассмотрела, как могла, — из прохода лампочка мерехтела еле-еле.
— Пойдем потихоньку, Фимочка. А деток нету, Фима, они сами уже ушли. Далеко ушли. Все.
Беру его за лохмотья и веду за собой. На улице, на свету, хоть караул кричи. Такой страх.
Он говорит:
— Ты первая иди, тебя не тронут, ты на еврейку не похожая. А я на кого похожий? Посмотри. И позовешь. Только рукой.
Так и сделала.
В квартире Фима даже успокоился. Сам пошел на кухню, начал лазить по кастрюлям на плите, что-то оттуда подхватывал руками и ронял на пол. До рта так ничего не донес.
— Поел. До отвала.
Я налила в корытце, где купала Мишеньку, воды из титана и говорю:
— Фимочка, ингеле, становись в корыто. Буду тебя мылить мылом. Оно хорошо пахнет, земляничкой.
Фима размотался, снял все, что на нем было, и голый стал в корыто. Стоит и руками прикрывает глаза, как маленький, чтобы мыло не попало.
— Ты, мамэле, скорей. У тебя мыла хватит?
— Хватит.
И мою его. Как Мишеньку.
— Такой беленький будешь, что сорока унесет. — Так моя мама мне говорила, и я так сказала Фиме.
Ну, вымыла. Чисто. Ноги ему переставила из корыта на пол. Принесла новое белье — Мирослава, брюки, майку, рубашку. Не по размеру, большое. Ну ладно.
Вытираю полотенцем насухо.
Говорю:
— Не бойся ничего, Фимочка, маленький, мамэле тебя никому не отдаст. У мамэле пушка есть. И танк есть. И целая железная дорога. Мы уедем. Уедем.
Фима захныкал:
— Не хочу ехать, мамэле, я тут хочу. Не хочу ехать.
Я ласково наступаю:
— А к Фанечке с Гилечкой в Остер поедем? А, Фимочка, поедем? На пароходике, по водичке, по чистой водичке, поедем? Поплывем?
— Поплывем, мамэле, поплывем. Вместе. Только вместе.
— А как же. Только все. Фимочка, маленький мой, сердце мое.
Вижу, Фима успокоился, не дрожит. Пытается самостоятельно надеть некоторые вещи. Я ему помогаю. Как Мишенька маленький был, так и он теперь.
Одела, усадила на кровать.
В куче барахла стала искать паспорт. Нету. Надо идти в подвал.
— Фимочка, мамэле на секундочку выбежит, проверит, нет ли кого чужого, и обратно. И билетики на пароходик купит. А Фимочка полежит на кроватке, как хороший мальчик, и подождет мамэле. Да, Фимочка?
Фима прилег, как заведенный ключиком. И ноги как согнутые были, когда сидел, так и остались.
Я сгребла шваброй тряпки в одну кучу, поплотнее, и перевалила на старую простыню — расстелила на полу. Крепко связала концы крест-накрест.
Потом бросилась в подвал. Со свечкой обшарила каморку. Паспорт валялся в нечистотах. Содрала хорошую кожаную обложку с изображением Кремля и Красной площади. Внутри только немного подтекло. Несмотря на новое крепжоржетовое платье, прижала документ к сердцу и выскочила.
Фима так и лежал, не разогнув ноги.
Я протерла паспорт снаружи одеколоном, аккуратно прошлась по грязным страницам, завернула в несколько слоев газеты и положила в отдельную торбочку. Материя такая — лён. Настоящее домотканое полотно.
Потом схватила деньги из шкафа и затолкала в сумочку. Подняла Фиму, вручила узел, имея в виду выбросить по дороге.