Юлик засмеялся и даже перебил Марика на последней букве:
— По паспорту называть или как? По паспорту — язык сломаешь.
— По паспорту, по паспорту. Как в тюрьме, — подхватил Бейнфест.
Все засмеялись.
Постепенно в ходе речи лицо Марика теряло цвет, и под конец он стал совсем белый.
Я вывела его и уложила на диван-кровать в другой комнате. Не раскладывала и постель не стелила, так как Марик не стоял на ногах. Вдруг обессилел от выпитого и сказанного. В общем, довел себя.
Инициативу Марика никто не поддержал, тем более после его позорного отхода. И правильно. Какая может быть мертвая перекличка в подобных условиях.
Мне пришлось доводить праздник до финальных аккордов: сладкое, чай и проводы.
На прощание Бейнфест, который выпил гораздо больше Марика, но опьянения наружу не пускал, обнял меня и расцеловал.
— Майечка, — говорил, — какая ты красавица! Береги Марика и детей. Не теряйте со мной связь. Я вдовец. У меня только работа, а я человек не общественный. А личный. Звоните. Я всегда на все руки помощник.
Я приняла его слова близко к сердцу.
Элла доедала оставшиеся пирожные, свалила все штук пять на свою тарелку и ела большой ложкой.
— Все ушли? — Это она спросила с набитым ртом.
— Все.
— Они все евреи? — Эллочка глотает куски и не жует. Смотрит мне в глаза. Прямо внутрь. Фокус какой-то.
— Не все. Почему ты интересуешься? — И я подумала, что вот оно. А Марик спит как ни в чем не бывало.
— Я тебя проверяла. Я сама умею отличить еврея от другого человека. По именам. Еврейские имена: Абрам, Изя, Зяма, Мойше, — Элла загибала вымазанные кремом пальцы, — Гирш, Роза. Больше я не знаю. Завтра еще запишу, что сегодня услышала. Евреи всегда маскируются. У еврея всегда что-то выдает. Или нос, или имя, или отчество. Или гоголь-моголь. Такое специальное еврейское кушанье-еда. И еще у евреев обязательно золото. Надо различать.
Элла рассуждала взрослым тоном, конечно, с чужих слов.
— Что ты несешь? Кто тебе сказал? Зачем надо различать?
Элла затолкала в себя новую порцию и продолжила, при этом уже смотрела в тарелку. Наверное, из-за жадности, потому что пирожные кончались.
— Мне объяснила одна девочка в классе. Она русская. У нее родители евреи, а она русская. Она мне сказала, что вы евреи, а я тоже русская, как и она, и что поэтому вы меня не любите. Особенно ты.
Мне стало плохо. Да. Это не Миша. Это такая дурь, что не вмещается в голову. Элла разносит в коллективе свои измышления по поводу того, любят ли ее родители.
Усталость брала свое. Но я нашла силы и погладила Эллу по голове:
— Завтра с тобой поговорит папа. Объяснит.
Элла спокойно ответила:
— Папа уже говорил. Я поняла. Я не дурочка. Как ты думаешь. Он говорил, что если меня обзывают жидовкой, то надо не отвечать, а смеяться. Смеяться у меня не получается. Потому что меня обзывают не просто жидовкой, но и жирной. И всегда вместе. Жирная жидовка. А я же русская. Ну, жирная. Но русская же! Мама, скажи!
В глазах Эллы была злость. Отчаяния там не виделось.
Я ничего не ответила, а по-доброму посоветовала:
— Ешь меньше. Скоро за парту не влезешь. Хоть русскую, хоть еврейскую.
Элла расплакалась и побежала к Марику. Тормошила — тормошила, не добилась от него ни малейшего ответа. Улеглась в выходном платье с ним рядом, как могла: вот-вот свалится на пол. Но так как высота дивана была небольшая, я не волновалась.
Знаю как педагог: иногда надо не реагировать на истерику, а дать пощечину. Я дала Элле затрещину своим деланным равнодушием.
Сколько мне это стоило, неизвестно.
От Миши пришло письмо с поздравлениями Марику. Обычные пожелания. Про себя несколько слов: здоров, служба идет хорошо.
Марик прочитал и вздохнул:
— Миша совсем не пишет подробности. А человеку надо кому-то говорить подробности. Я только надеюсь, что у него появились друзья. Если бы он на суше проходил службу, мы бы его навестили, отвезли что-нибудь вкусненькое, домашнее. Хоть бы скорее ему отпуск дали. Правда, Майечка?
— Конечно. Но он вкусненькое и в детстве не очень любил. — Я ответила с чувством, так как думала о Мише постоянно.
Но Марик разозлился.
— Да что ты ему вкусное давала?
Вот как можно все перевернуть на желудок. И Элла в папочку. Теперь ясно.
Я сохранила спокойствие и сказала:
— Мишенька теперь на такой глубине, что не доберешься. И своими ссорами между собой мы усугубляем его положение.
Но дело не в этом.
Встречи с Репковым приносили радость. Но не полную. Между нами установились легкие отношения, основанные на взаимном увлечении. К счастью, моя попытка посвятить его в свои проблемы не удалась. К тому разговору мы не возвращались. Лишь однажды, примерно через месяц, Саша напомнил про мои сомнения.