И это самый опасный вид ненависти.
Но Клод сильно привязался к Альбену и не думал о смотрителе.
Однажды утром, когда тюремные сторожа разводили арестантов попарно из камер по мастерским, один из надзирателей подозвал Альбена, шедшего рядом с Клодом, сказав, что его требует к себе смотритель.
— Чего ему от тебя нужно? — спросил Клод.
— Не знаю, — ответил Альбен. Надзиратель увел Альбена.
Прошло утро, Альбен не возвращался в мастерскую. Когда пришло время обеда, Клод решил, что Альбен где-нибудь на тюремном дворе. Но Альбена там не было. Когда заключенные разошлись по мастерским, Альбена не оказалось и в мастерской. Так прошел день. Вечером, когда заключенных развели, Клод искал глазами Альбена, но не нашел его. Видно было, что он очень страдает в эту минуту, так как он обратился к тюремному надзирателю, чего никогда раньше не бывало.
— Альбен заболел, что ли?
— Нет, — ответил надзиратель:
— Почему же он не появлялся целый день?
— А-а! — небрежно произнес надзиратель, — его перевели в другое отделение.
Присутствовавшие при этом разговоре рассказывали впоследствии, что рука Клода, державшая свечу, слегка задрожала, когда он услышал ответ тюремщика; но он спокойно спросил:
— Это кто так распорядился? Надзиратель ответил:
— Господин Н.
Смотрителя мастерских, начальника, обычно называли «г-н Н.».
Следующий день прошел так же, как и предыдущий, без Альбена.
Вечером, по окончании работ, смотритель г-н Н. совершал свой обычный обход мастерских. Завидев его еще издали, Клод снял с головы свой грубый шерстяной колпак, застегнул на все пуговицы серую куртку, печальную ливрею Клерво, — ибо в тюрьмах известно, что прилично застегнутой курткой можно снискать благоволение начальства, — и, стоя у станка с колпаком в руке, ожидал приближения смотрителя. Смотритель подошел.
— Господин начальник, — обратился к нему Клод. Смотритель остановился, наполовину обернувшись.
— Господин начальник, — продолжал Клод, — это правда, что Альбена перевели в другое отделение?
— Да, — ответил смотритель.
— Господин начальник, — не унимался Клод, — мне нужен Альбен, чтобы жить.
И тут же прибавил:
— Вам известно, что мне не хватает тюремного пайка и что Альбен отдавал мне половину своего хлеба?
— Это его дело, — сказал смотритель.
— Господин начальник, нельзя ли перевести Альбена обратно в мое отделение?
— Никак нельзя. Есть постановление.
— Чье?
— Мое.
— Господин начальник, для меня это — дело жизни и смерти, и все зависит от вас.
— Я никогда не меняю своих решений.
— Господин начальник, разве я чем-нибудь провинился перед вами?
— Нет.
— Почему же, — спросил Клод, — вы разлучаете меня с Альбеном?
— Потому, — ответил смотритель.
Дав это объяснение, смотритель прошел мимо.
Клод опустил голову и умолк. Бедный лев в клетке, которого разлучили с его собачкой!
Мы вынуждены признать, что горе, причиненное Клоду этой разлукой, ничуть не уменьшило прожорливости нашего арестанта, в некотором роде болезненной. Впрочем, с виду все в нем оставалось как будто по-прежнему. Он не говорил об Альбене ни с кем из товарищей. Он одиноко расхаживал по двору в часы прогулок и мучился голодом. Только и всего.
Однако те, кто его хорошо знал, замечали, что лицо его с каждым днем мрачнеет и приобретает выражение, не предвещающее ничего доброго. Вместе с тем он был еще более кроток, чем обычно.
Несколько заключенных предложили делиться с ним своим пайком, но он с улыбкой отказался от этого.
С тех пор как он услышал ответ смотрителя, он каждый вечер стал проделывать нелепость, казавшуюся весьма удивительной со стороны такого степенного человека. В ту минуту, когда смотритель совершая в определенный час обычный ежедневный обход мастерской, проходил мимо его станка, Клод поднимал голову и пристально на него глядел, затем голосом, в котором слышна была одновременно и мольба и угроза, произносил следующие три слова: «Как с Альбеном?» Смотритель делал вид, что не слышит, или же пожимал плечами и проходил мимо.