Зная об отношении к себе большинства депутатов, он даже не стал официально выставлять свою кандидатуру.
— На вашем месте, — заявил ему Моне, — я действовал бы точно так же! Раз уж речь зашла о таких высоких понятиях, как чувство собственного достоинства, не вам, спасителю страны, перед ними капитулировать![230]
Клемансо повезло с другом. Кому еще он мог открыть душу и где еще мог встретить искреннее сочувствие, в котором так нуждался? Что бы там ни говорил уроженец Вандеи о высшей государственной должности, однажды назвавший президентскую власть органом столь же бесполезным, как простата, политический проигрыш больно ранил его. Но и Моне повезло не меньше. Советы и поддержка старого приятеля оказались для него бесценными. Два эти гиганта, словно два раненых зверя, пришли на помощь друг другу, демонстрируя поразительную душевную теплоту.
У Моне дела шли неважно. Он, например, узнал, что перебравшиеся в США Батлеры бедствуют, поэтому ему пришлось срочно принимать необходимые меры. 3 декабря 1919 года Моне сообщили, что умер Ренуар — его дорогой Ренуар, один из последних остававшихся в живых пионеров импрессионизма.
Но самое страшное было в другом. Он с каждым днем стремительно терял зрение.
— Я слепну! — жаловался он Клемансо. — Если б вы только знали, что это для меня значит!
— Я вам уже много раз говорил: нужна операция, — отвечал ему друг. — Зрение к вам вернется!
— Какое зрение? — вздыхал тот. — Откуда я знаю, может, они дадут мне другие глаза? А мне нужны глаза Моне! Как иначе я продолжу работать?
— Да вы просто старый брюзга! — заканчивал бесполезный спор Клемансо.
Он все-таки убедил художника сделать государству дар. Картин, переданных художником, должно было хватить на два огромных музейных зала. Два зала, сплошь украшенных «нимфеями»!
— Я добьюсь нужных кредитов. Министерством изобразительных искусств заправляет Поль Леон — это мой человек. Мы построим специально для вас великолепное здание! Вам надо встретиться с Леоном Бонье. Это архитектор, он пользуется полным доверием и в государственном аппарате, и в парижской мэрии. Он нарисует вам ваши эллиптические залы!
«Моне — постаревший, напуганный угрозой слепоты — все чаще переживал приступы отчаяния, — вспоминает Поль Леон[231]. — Каждое утро кому-нибудь приходилось буквально удерживать его, чтобы он не изорвал собственные работы, безжалостно пиная их ногами. Он без конца требовал переделать готовый план, меняя размеры и объемы, чем приводил нас в замешательство. Сколько раз мы приезжали к нему, чтобы убедить его в том или другом! Нередко требовалось обращаться за помощью к Клемансо. Тогда мы вместе ехали в Живерни, причем он предпочитал занимать шоферское сиденье…»
Следует ли говорить, что Клемансо как мог противодействовал разрушительным порывам Моне. Моне в ответ злился, ругался, иногда впадал в ярость. Впрочем, вскоре он успокаивался. Садился на большой диван, поставленный в мастерской, построенной Ланктюи, и делился с другом сокровенными мыслями:
— Поймите же, я больше не вижу цветов так же ясно, как видел прежде. И свет я больше не могу передавать так же верно… Красный кажется мне грязным, розовый вялым… Все напрасно! То, что я пишу, все больше напоминает мне «старые картины», а стоит завершить набросок и сравнить его со своими предыдущими работами, как меня охватывает злость и я готов его располосовать!
14 ноября 1920 года, в день, когда Клоду Моне исполнилось 80 лет, Клемансо в Живерни не было, хотя его имя фигурировало в числе немногих приглашенных на скромное семейное торжество. Он в это время путешествовал по Индии. После отставки, последовавшей 18 января 1919 года, Клемансо не отказывал себе в удовольствии путешествовать. Весной он посетил Египет и Судан, зимой побывал в Юго-Восточной Азии. В его ближайшие планы входила поездка в США. Из Луксора в Живерни пришло от него такое письмо: «Клод Моне, мой добрый друг! Что вы там делаете на берегах Сены, когда есть Нил, который в данный момент разыгрывает с небом и горами Феба такой спектакль света, что вы от него просто потеряли бы голову…»
Из Бенареса — еще одно письмо: «Это великолепие ясной простоты, обволакивающее все вокруг, от реки до небес! Нет, будь я Клодом Моне, я не согласился бы умереть, не увидев этого!»
Итак, Клод Моне отмечал свой день рождения. Событие приобрело национальный размах и дало обильную пищу журналистам.