Мне приносят сразу два письма. Значит, у меня появились две причины для беспокойства. Благо одно из них от Клодины, второе – от Алена. К тому же сегодня утром я чувствую себя куда лучше, бодрее. На меня успокаивающе действуют и свежий утренний воздух – кукушка на кухне ржавым голосом пропела восемь раз, – и ароматный горячий чай, который дымится в голубой чашке, и безумный аппетит Тоби – он скачет, пронзительно верещит, недовольный тем, что я слишком долго валяюсь в постели. Я с удовольствием вдыхаю лёгкий прозрачный воздух, от него веет чем-то праздничным, от него веет моим отъездом; так я, Клодина, на свой лад наслаждаюсь тишиной полей, мечтая о звоне бубенчиков на дальних дорогах… Мне бы следовало жить в тысяча восемьсот… тридцать каком-то году… быть молодой креолкой. Ведь в те времена они были в моде. Неудачное замужество, таинственное похищение, неудобный и лёгкий костюм, башмаки на шнуровке, в которых больно ходить по камням, тяжёлая почтовая карета, кучер с трубкой в зубах… что ещё? Сломанная ось, неожиданные приключения и встреча, предопределённая самой судьбой… Прекрасный, смешной и сентиментальный роман наших бабушек…
В конверте с французской маркой – всего несколько слов от Клодины:
Милая моя маленькая Анни, не знаю, где Вы сейчас. Хотелось бы, чтоб моё письмо дошло до Вас и Вы бы узнали, что Марта в Париже объясняет Ваш таинственный отъезд очень кратко: «Моя невестка уехала в деревню, у неё тяжёлая беременность!» Я бы от души Вам того желала! Тогда всё стало бы для Вас куда проще… Знайте также, что Леон и его супруга находятся, как мне кажется, в полном здравии и живут в полном согласии.
Прощайте, я хотела Вас успокоить и предупредить. Только и всего… а также получить от Вас весточку, потому что это сильнее меня, я очень опасаюсь за Вас. Я сказала Вам: «Не пишите мне, если лечение моё Вам не поможет». Да, но речь шла о лечении! А я хочу знать о Вас всё, о Вас, от которой я раз и навсегда отказалась. Всего несколько слов, пришлите открытку, телеграмму, подайте какой-нибудь знак… Пусть это будет мне наградой, Анни. Сообщите мне, здоровы ли Вы, или по-прежнему больны, или, как принято говорить, окончательно «погибли», или же… с Вами то, о чём говорит Марта… Хотя нет, только не это! Оставайтесь той изящной и хрупкой амфорой, которую так легко можно обхватить руками.
Клодина.
Вот и всё! Да, это всё! Нежная обеспокоенность Клодины не удовлетворяет меня. Когда у самого в душе пусто, как у меня, надеешься на помощь других.
Болезненная усталость охватывает меня, несмотря на светлый утренний час. Зачем надо было мне так близко узнать этих людей, пережить все эти дни? Я перечитываю письмо Клодины, и её несвоевременная нежная участливость оживляет во мне уже полузабытые картины, я смотрю сквозь них прямо перед собой и не замечаю квадратный конверт, надписанный твёрдым почерком Алена… Дакар… Дакар… Где это я видела название этого города, оттиснутое жирным шрифтом в маленьком кружочке? Почему «Дакар»? В прошлый раз там было «Буэнос-Айрес»…
Я вскрикиваю, и туман вдруг рассеивается. Дакар! Значит, он возвращается, он в пути, он совсем близко, он будет здесь завтра, уже совсем скоро!.. Так вот что таила в себе сегодня утренняя тишина? Я неловко разрываю конверт, а вместе с ним и письмо, чёткие буквы так и прыгают у меня перед глазами… Я читаю приблизительно следующее: «Дорогая Анни… наконец… возвращение… встреча с нашими друзьями… которые путешествуют ради собственного удовольствия… задерживают меня… вопрос десяти дней… найти дом в полном порядке, а Анни счастливой…»
Десять дней! Десять дней! Такой недолгий срок дарует мне судьба для размышлений. Это очень мало. Этого будет достаточно.
– Леони!
– Что угодно сударыне?
Она держит в фартуке трёх слепых, только родившихся котят и как бы оправдывается со смехом:
– Дело в том, что я пошла их топить.
– Только побыстрее. Чемоданы, дорожный несессер – всё должно быть готово к пятичасовому экспрессу. Мы возвращаемся в Париж.
– Опять!
– Вас это не устраивает? Ни на минуту не стану вас задерживать, если служба у меня вам не по вкусу…
– Я этого не говорила, сударыня…
– Тогда поторопитесь, господин Самзен сообщает мне, что возвращается.
Я слышу, как она на втором этаже срывает свой гнев на ящиках комода и на замках стенных шкафов…
Сколько же вокруг коробок, сколько пакетов! В комнате стоит странный смешанный запах, пахнет новой кожей, просмоленной бумагой, грубошёрстной тканью и даже резиной, ведь у меня теперь есть большой непромокаемый плащ. Я многое сумела сделать после своего поспешного возвращения в Париж. Побывала у сапожника, у портного, у шляпника… Я говорю так, как говорят мужчины, но в этом виновата мода, а никак не я.
За эти пять дней я успела заказать и получить уйму всяких вещей! Я столько раз взбиралась по лестницам, столько раз разговаривала с торговцами с физиономиями разбогатевших слуг, столько раз стаскивала с себя юбку и лиф и вздрагивала при прикосновении холодных пальцев закройщиц, что у меня и сейчас голова идёт кругом. Пусть так, и всё-таки я довольна. Я сама не даю себе спуска.
Я сижу, немного ошалев от своих походов, и любуюсь приобретёнными сокровищами. Как хороши эти высокие ботинки на шнуровке, остроносые и плоские, как ялики, на низком английском каблуке. В этих маленьких жёлтых лодках наверняка удобно будет ходить. Во всяком случае, я надеюсь. Мой муж желал, чтоб я носила туфли на каблуке, в стиле Людовика XV, он находил, что это выглядит более «женственно»… Но раз они нравились ему, я не хочу больше их видеть! Ему бы наверняка не понравился этот рыжий грубошёрстный костюм с расклешённой юбкой, простой и изящный… А мне он пришёлся по вкусу. Его строгий покрой делает меня ещё стройнее, а рыжий цвет подчёркивает прозрачную голубизну моих глаз, делает их ещё привлекательней… А эти строченые мужские перчатки, а строгая фетровая шляпа с орлиным пером!.. Сколько новых покупок, такое непослушание пьянит меня не меньше, чем непривычная обстановка моей комнаты в гостинице! Очень респектабельной гостиницы в двух шагах от моего дома. Никто не сможет сказать, что я прячусь.
Я сказала Леони, не заботясь о том, насколько мои слова звучат правдиво: «В доме необходимо срочно произвести кое-какой ремонт. Господин Самзен приедет прямо сюда, в "Империал Вуаяж"». С тех пор бедняжка каждое утро приходит ко мне выслушать мои приказания и горько посетовать:
– Сударыня не поверит, наверное, но архитектор до сих пор так и не появился!
– Просто невероятно, Леони! Но, как знать, может, он получил от мужа какие-то дополнительные указания?
Я отпускаю её с такой благожелательной улыбкой, что она смущается.
Я устала, я жду, когда подадут чай, и ласкаю, но только взглядом – прикосновение меня слишком волнует – самую прекрасную из своих новых игрушек – только что купленный мною маленький чёрный револьвер, очень, очень миленький чёрненький револьвер, похожий на Тоби… (Тоби, прошу тебя, не облизывай эту лакированную коробку! У тебя разболится живот!) Шестизарядный револьвер, у него две ступени предохранения, шомпол и ещё масса хитрых штучек. Я купила его у торговца оружием, к которому обычно обращается Ален. Человек, продавший его, очень подробно объяснил мне, как им следует пользоваться, при этом он с видом фаталиста украдкой поглядывал на меня и, наверное, думал: «Вот вам и ещё одна! Какая жалость! А ведь совсем молодая! Ничего не поделаешь, должен же я продавать свои безделушки…»
Как хорошо! Я отдыхаю так, как давно уже не отдыхала. Здесь всюду, и в маленькой жёлтой гостиной, и в примыкающей к ней спальне в стиле Людовика XVI, с достаточным вкусом подобрана мебель. Ничто не раздражает глаз, не вызывает брезгливости, я не вижу здесь ни грязных ковров, ни мягких кресел с подозрительными уголками. Свет скользит по гладкой полированной мебели и по панелям спокойного светло-серого цвета. Маленький местный телефон звонит негромко, не нарушая тишины дома, который так хорошо содержится.