Мы тоже занимаемся своими делами. Майор Нольтиц, Пан Шао и я курим на площадке, а комическая пара что-то репетирует у себя в купе — должно быть, готовят обещанный вечерний сюрприз.
В окружающем пейзаже нет никакого разнообразия — все та же унылая пустыня Гоби с вершинами Гумбольдтовых гор, с правой стороны соединяющихся Тянь-Шаньской цепью. Редкие станции представляют собой довольно неприглядное зрелище: среди нескольких разбросанных лачуг возвышается, как монумент, домик путевого обходчика. Время от времени на таких полустанках мы запасаемся водой и топливом. Приближение настоящего Китая, многолюдного и трудолюбивого, почувствуется только за Хара-Нуром, где мы увидим настоящие большие города.
Местность, которую мы проезжаем, нисколько не походит на области восточного Туркестана, оставшиеся за Кашгаром. Она настолько же нова для Пан Шао и доктора Тио Кина, как и для нас, европейцев.
Должен сказать, что великолепный Фарускиар уже не гнушался вмешиваться в наш разговор. Теперь это очаровательный остроумный человек, с которым так хочется познакомиться поближе. Он уже пригласил меня посетить его «ямен» в Пекине. Готовлюсь к подробному интервью. Мой будущий собеседник интересный человек, много путешествовал и, кажется, питает особую симпатию к французским журналистам. Уверен, он не откажется подписаться на «XX век»: для Парижа — 48 франков, для департаментов — 56, для заграничных подписчиков — 76.
Поезд мчится на всех парах. Пассажиры мирно разговаривают о том о сем. Услышав произнесенное кем-то слово Кашгария, Фарускиар с готовностью сообщает интересные детали об этой провинции, которая так сильно пострадала от повстанческих движений, особенно до установления владычества русских, когда местное население изо всех сил противилось китайскому порабощению. Немало сынов Поднебесной пали при многократных восстаниях в Туркестане. Китайский гарнизон скрывался при этом в крепости Янги-Гиссар.
Один из непокорных вождей, Али-Хан-Тулла, бывший в свое время властителем Кашгарии, отличался не только умом, но и чрезвычайной жестокостью. По этому поводу Фарускиар рассказал историю, прекрасно иллюстрирующую безжалостный характер восточных сатрапов.
— Жил в Кашгаре,— начал он,— известный ремесленник. Желая заслужить благосклонность Али-Хан-Туллы, мастер выковал необыкновенную, очень дорогую саблю и, закончив работу, поручил своему сыну — мальчику десяти лет — преподнести ее властелину, в надежде, что ребенок получит награду из царственных рук. И он ее получил! Властелин, не скрывая восхищения от подарка, спросил, а остра ли сабля?
— Да,— ответил ребенок.
— Подойди! — приказал Али-Хан-Тулла и одним махом отрубил ему голову, которую и отослал с царской ценой за саблю. Превосходные качества подарка изувер испытал на деле!
Рассказ был подан темпераментно и весьма выразительно. Но если господин Катерна что-то и понял, то вряд ли попросит включить этот сюжет в туркестанскую оперетку.
День прошел без всяких приключений. Поезд сбавил скорость, делая не больше сорока километров в час. Он несомненно мог бы давать и восемьдесят километров, если бы были приняты во внимание жалобы барона Вейнсшнитцердерфера. Но, по правде говоря, китайские машинисты и кочегары даже и не пытаются наверстывать время, потерянное между Черченом и Чарклыком.
В семь часов вечера — пятидесятиминутная остановка на берегу Хара-Нура. Озеро это, не столь обширное, как Лобнор, вбирает в себя воды реки Сулэхэ, берущей начало в Наныыаньских горах. После утомительного однообразия пустыни взоры наши чарует пышная зелень, окаймляющая южный берег. Приятное оживление вносят стайки порхающих птиц.
В восемь вечера, когда мы отъезжали от вокзала, солнце еще только садилось за песчаными дюнами, а над горизонтом уже расстилались сумерки. Это походило на мираж, который создавали нагретые за день нижние слои атмосферы.
Не успел поезд тронуться, как мы собрались в вагоне-ресторане, который принял свой обычный вид. Но то был не обычный ужин, а свадебная трапеза. В ней должны принять участие человек двадцать гостей во главе с великолепным Фарускиаром. Но — кто бы мог подумать? — он отклонил по какой-то непонятной причине приглашение Фулька Эфринеля. Сожалею об этом, так как надеялся занять место рядом с ним.
Конечно, я сообщу «XX веку» о подвиге Фарускиара. Пусть публика узнает и запомнит его имя! Пошлю в Париж телеграмму, как бы дорого она ни стоила: такое известие оправдает любые расходы. Уж на этот раз, надеюсь, не получу выговора от редакции! Тут не может быть никакой ошибки, вроде той, что произошла у меня с мандарином Иен Лу. Она остается на моей совести, несмотря на то, что попался я на удочку в стране лже-Смердиса[97]. Пусть хоть это послужит мне оправданием!
97
Смердис — сын персидского царя Кира (VI в до н э — был убит своим братом который держал в тайне его смерть, в то время, как жрец Гомата выдавал себя за убитого Смердиса.