Значит, решено. Как только прибудем в Сучжоу, немедленно даю телеграмму. Славное имя Фарускиара должно прогреметь на всю Европу! К тому времени испорченный участок пути, а вместе с ним и телеграфная линия будут полностью восстановлены.
Фульк Эфринель постарался все устроить наилучшим образом. Свежая провизия для торжественного пиршества была закуплена в Чарклыке. Но кухня теперь не русская, а китайская, и руководит приготовлением блюд китайский повар. К счастью, нам не придется есть палочками: в поезде Великой Трансазиатской магистрали ножи и вилки допускаются даже и при китайских кушаньях.
Я сижу слева от миссис Эфринель, а майор Нольтиц — справа от Фулька Эфринеля. Остальные гости расселись как пришлось. Немецкий барон, не способный дуться и отнекиваться, если маячит лакомый кусок, тоже находится в числе приглашенных. Другое дело сэр Фрэнсис Травельян — тот даже и бровью не повел, когда был приглашен на свадебный пир.
Сначала были поданы супы — с курицей и яйцами чибиса; затем — ласточкины гнезда, расчлененные на тонкие нити, рагу из крабов; воробьиные горлышки; хрустящие свиные ножки под соусом; бараньи мозги; жаренные в масле трепанги; плавники акулы, клейкие и тягучие; наконец — побеги молодого бамбука в собственном соку; корни кувшинок в сахаре и много других невероятных китайских кушаний, которые мы запиваем подогретым в металлических чайниках шаосингским вином.
Праздник проходит оживленно, весело. Однако молодой супруг, как это ни странно, не уделяет ни малейшего внимания молодой супруге и... наоборот.
А наш первый комик, вот неугомонный балагур! Из него так и сыплются залежалые анекдоты, непонятные большинству прибаутки и допотопные каламбуры, которые кажутся ему верхом остроумия. И он так заразительно хохочет, что невозможно не засмеяться вместе с ним. Ему захотелось во что бы то ни стало узнать несколько китайских слов, и, когда Пан Шао говорит ему, что «чин-чин» значит спасибо, он принимается по всякому поводу «чинчинить», уморительно корча при этом физиономию.
Потом приходит черед и песен — французских, русских, китайских. Пан Шао поет «Шанг-Туо-Чинг», или «Песню мечты», из которой я узнаю, что «цветы персика особенно хорошо пахнут при третьей луне, а цветы гранатового дерева — при пятой».
Пиршество длилось до десяти часов. Перед десертом комик с субреткой незаметно исчезли. Но скоро, к изумлению публики, вновь появились — один в широченном плаще извозчика, другая в костюме горничной. С каким увлечением, блеском и лихостью проиграли они Соннеты! Право, было бы только справедливо, если Кларети, по ходатайству Мейлах и Галеви, признает их ветеранами «Комеди Франсез».
Праздник окончился только в полночь. Мы вернулись на свои места и сразу же улеглись спать. Никто из нас не слышал, как объявляли названия станций, предшествующих Сучжоу.
Местность заметно меняется по мере того, как железная дорога, огибая восточные отроги Нанынаньских гор, спускается ниже сороковой параллели. Пустыня постепенно исчезает, видны многочисленные поселки, плотность населения возрастает. Вместо безнадежно-унылых песчаных пространств повсюду расстилаются зеленые равнины и нередко даже рисовые поля. С окрестных гор сюда сбегают быстрые ручьи и полноводные реки. После тоскливого однообразия Караклмов, после безотрадных гобийских песков, за исключением небольшого отрезка пути, проходящего по массивам Памирского плоскогорья, мы можем только порадоваться такой перемене! Теперь, приближаясь к Пекину, поезд Великой Трансазиатской магистрали будет проезжать живописные долины с едва различимыми на горизонте очертаниями далеких гор.
Через три дня мы достигнем конечной станции, и не мне, газетному репортеру, привыкшему к жизни на колесах, жаловаться на продолжительность и тяготы путешествия. Скорее пристало роптать Кинко, запертому в своем ящике, и хорошенькой Зинке Клорк, с тоской и нетерпением ожидающей его в Пекине, на ллице Ша-Хуа.
Останавливаемся в Сучжоу на два часа. Первым делом бегу в телеграфную контору. Услужливый Пан Шао охотно соглашается быть моим посредником. Телеграфист сообщает нам, что столбы на линии подняты и депеши передаются без всякого промедления.
Тотчас же отправляю «XX веку» телеграмму: