Кловис Дардантор оставался холостяком, да и трудно вообразить подобного человека опутанным семейными узами или шептавшим нежные слова своей возлюбленной. И причиной тому не было женоненавистничество — наоборот, этому достопочтенному гражданину нравился прекрасный пол. А не вступал он в брак по более высоким мотивам. Славный перпиньянец даже не представлял себе, чтобы здоровый и телом, и духом мужчина, занятый серьезным делом, нашел время размышлять о супружестве. И был весьма последователен в своих убеждениях, не допуская и мысли о вступлении в брак ни по зову сердца, ни по холодному расчету, где имеют место и общее владение имуществом, и раздельное, — словом, соображения, весьма обычные в нашем низменном мире.
Холостяцкий образ жизни вовсе не означает праздность. И подтверждением этого мог бы служить месье Дардантор. Состояние в два миллиона, которым он обладал, не досталось ему по наследству в виде поместий или иных форм собственности, а явилось исключительно результатом собственного труда. Умело вкладывая капитал во многие промышленные и коммерческие предприятия — в кожевенные заводы, добычу мрамора, изготовление пробок, виноделие, — он неизменно извлекал немалую выгоду. Но большую часть своих способностей и времени наш герой отдал бочарному производству, столь значимому в его родном краю. Достигнув материального благополучия и в сорок лет удалившись от дел, он не захотел довольствоваться ролью богатого рантье-скопидома, озабоченного тем, чтобы как можно экономнее расходовать деньги. Наоборот, Дардантор жил широко, не пренебрегая путешествиями, особенно в Париж, куда он частенько наведывался.
Семья перпиньянца состояла из одного человека — его самого, коим и завершался безнадежно длинный ряд предков. Ни одного родственника ни по восходящей, ни по нисходящей линии, разве что где-то в двадцать шестом или двадцать седьмом колене, а тут, как свидетельствует статистика, все французы, начиная с эпохи Франциска Первого[143], успели породниться. Но о подобных родичах не принято заботиться, поскольку каждый человек за два тысячелетия христианской эры заимел сто тридцать девять квадрильонов предков, и, следовательно, все мы находимся в родственных связях.
Данное обстоятельство не вызывало у Кловиса Дардантора особой гордости. Лишенный семьи, он не испытывал при этом ни малейшего неудобства, ибо никогда не мечтал обзавестись женой и детьми.
Итак, убежденный холостяк сел на пароход, направлявшийся в Оран, и нам лишь остается пожелать ему добраться до сего административного центра крупной алжирской провинции целым и невредимым.
Одним из главных обстоятельств, обеспечивавших «Аржелесу» безоблачное плавание, стало теперь присутствие на его борту неугомонного перпиньянца. До сих пор он отправлялся в милый его сердцу Алжир из Марселя, Сет же предпочел впервые. Оказав одному из морских судов честь транспортировать свою особу и возложив надежды на пароходную компанию, месье Дардантор вполне обоснованно полагал, что после непродолжительного плавания его благополучно доставят к месту назначения.
И, едва ступив на палубу, он приказал своему слуге:
— Патрик, занимай тринадцатую каюту!
— Разве сударю не известно, что она уже заказана телеграммой и поэтому нечего беспокоиться?
— В таком случае снеси туда чемоданы и выбери в ресторане местечко получше, поближе к капитану. У меня уже сосет под ложечкой!
Это выражение показалось Патрику не слишком изысканным, о чем можно было судить по неодобрительному выражению его лица. Но как бы там не было, слуга направился к юту.
Заметив Бюгараша, только что покинувшего свой мостик, перпиньянец заявил без околичностей:
— Неужто вам не хватило терпения подождать опоздавшего пассажира? Или пароходной машине так уж захотелось вращать винт?