Продолжаю оставаться на площадке, и Попов говорит мне:
— Этой ночью нас ничто не должно потревожить. Советую вам хорошенько выспаться. Боюсь, что следующей ночью, когда мы будем проезжать через Памирские ущелья, будет не так спокойно.
— Спасибо, господин Попов, последую вашему совету.
Начальник поезда желает мне спокойной ночи и запирается в своем купе.
В вагон возвращаться не за чем, и я остаюсь на площадке. Ни справа, ни слева от полотна невозможно ничего разглядеть. Самаркандский оазис уже позади, и теперь дорога стелется по бескрайней равнине. Пройдет еще несколько часов, прежде чем поезд достигнет Сырдарьи. Мост, перекинутый через эту реку, не такой большой, как амударьинский.
Только в половине двенадцатого решаюсь наконец-то открыть дверь багажного вагона и, войдя, тихонько закрываю ее за собой.
Я знаю, что молодой румын иногда выходит из ящика. А вдруг ему вздумается сейчас немного поразмяться и пройтись?
Но в вагоне полнейшая тишина. Сквозь просверленные дырочки не пробивается ни малейшего проблеска света. Это к лучшему. Значит, номер 11 не будет ошеломлен моим внезапным появлением. Он, без сомнения, спит. Стукну два раза в стенку ящика, разбужу его, и мы сразу же объяснимся. Все очень просто.
Продвигаюсь на ощупь. Моя рука касается ящика, прикладываю ухо к передней стенке и прислушиваюсь.
Ничего не слышно — ни шороха, ни дыхания. Где же румын? Неужели успел улизнуть? Может быть, сошел на одной из станций, а я этого не заметил?.. Прощай тогда вместе с ним и репортаж!.. Не на шутку тревожусь, внимательно прислушиваясь…
Нет! Он не сбежал… Слышу его спокойное, ровное дыхание… Спит… спит, как праведник, этот ловкий обманщик, этот «заяц», обставивший железнодорожную компанию.
Я собрался уже было постучать в стенку, как вдруг услышал пронзительные трели паровозного гудка. Но поезд здесь не должен останавливаться… Жду, пока не прекратятся свистки, и тогда тихонько стучу в стенку…
Нет ответа.
Стучу опять, немного погромче.
Не так слышится, как чувствуется невольное движение удивления и испуга.
— Откройте же… откройте! — говорю я по-русски. — Не бойтесь! С вами говорит друг.
Хотя стенка, вопреки моим ожиданиям, не раздвинулась, но в ящике чиркнула спичка, и засветился слабый свет.
Смотрю на узника сквозь небольшие отверстия.
Лицо его исказилось, глаза блуждают… Он, по-видимому, не может понять, во сне все это происходит или наяву.
— Откройте, друг мой. Откройте и доверьтесь случайно узнавшему вашу тайну… Я никому не скажу… Напротив, даже могу быть вам полезен.
Бедняга как будто немного успокоился, но замер и не шевелится.
— Полагаю, что вы румын. А я — француз.
— Француз?.. Вы — француз?.. — проговорил он на моем родном языке с небольшим акцентом.
Отношения начинают налаживаться.
Передняя стенка отодвинулась.
— Никто нас не может увидеть или услышать? — спросил шепотом мой новый друг.
— Никто.
— А начальник поезда?
— Спит крепким сном.
Румын берет меня за обе руки и крепко сжимает их… Чувствую, что он ищет поддержки… Понимает, что может рассчитывать на незнакомца… И все-таки с губ его срывается приглушенный лепет:
— Не выдавайте меня!.. Прошу вас, не выдавайте!..
— Не волнуйтесь. Разве вы не помните, с какой симпатией отнеслись французские газеты к австрийскому портняжке и к этим испанцам, жениху и невесте, которые избрали точно такой же способ путешествия? Разве газеты не открыли подписку в их пользу?.. А вы боитесь, как бы я, хроникер… журналист…
— Так вы журналист?..
— Клодиус Бомбарнак, корреспондент газеты «XX век».
— И вы едете до Пекина?..
— До Пекина!
— Сам Бог послал вас.
— Совсем не Бог, а редакция газеты. Мужайтесь и поверьте мне! Постараюсь быть вам полезен…
— Благодарю, господин Бомбарнак!
— Как вас зовут?
— Кинко!
— Кинко? Превосходное имя для моих статей! Вы румын, не так ли?
— Румын из Бухареста…
— Но вы, должно быть, жили во Франции?
— Четыре года служил в Париже подмастерьем у одного обойщика в Сент-Антуанском предместье.
— А затем вернулись в Бухарест?
— Да, и занимался там своим ремеслом до того дня, пока стало невмоготу противиться желанию уехать…