Я один из первых предъявляю паспорт, визированный французским консулом в Тифлисе и русскими властями в Узун-Ада. Чиновник разглядывает его очень внимательно. Начинаю волноваться: от мандаринской администрации можно ждать всяких каверз. Тем не менее, проверка проходит благополучно, и печать с зеленым драконом признает меня «годным для въезда».
Документы первого комика и субретки тоже в полном порядке. Но что делается с господином Катерна в те минуты, когда их проверяют! Он напоминает подсудимого, старающегося разжалобить своих судей: томно опускает глаза, виновато улыбается, словно умоляя о помиловании, или по меньшей мере о снисхождении, хотя самый придирчивый из китайских чиновников не нашел бы повода для придирок.
— Готово, — говорит переводчик, протягивая ему паспорта.
— Большое спасибо, князь! — отвечает господин Катерна тоном провинившегося школяра.
Фулька Эфринеля и мисс Горацию Блуэтт штемпелюют с такой же быстротой, как письма на почте. Если уж у американского маклера и английской маклерши будет не все «в ажуре», то чего же тогда ждать от остальных? Дядя Сэм и Джон Буль[82]— два сапога пара!
И другие выдерживают испытание, не встретив никаких препятствий. Едут ли путешественники в первом или во втором классе, они вполне удовлетворят требованиям китайской администрации, если смогут внести за каждую визу довольно значительную сумму рублями, таелями или сапеками[83].
Среди пассажиров я замечаю священника из Соединенных Штатов, мужчину лет пятидесяти, едущего в Пекин. Это достопочтенный Натаниэль Морз из Бостона, типичный янки-миссионер, честно торгующий Библией. Такие, как он, умеют ловко совмещать проповедническую деятельность с коммерцией. На всякий случай заношу его в свой список под номером 13.
Проверка бумаг молодого Пан Шао и доктора Тио Кина не вызывает, конечно, никаких затруднений, и они любезно обмениваются «десятью тысячами добрых пожеланий» с представителями китайской власти.
Когда очередь доходит до майора Нольтица, случается небольшая заминка. Сэр Фрэнсис Травельян, представший перед чиновником одновременно с майором, по-видимому, не склонен уступить ему место. Однако он ограничивается лишь высокомерными и вызывающими взглядами. Джентльмен и на этот раз не дает себе труда открыть рот. Должно быть, мне никогда не придется услышать его голоса! Русский и англичанин получают установленную визу, и тем дело кончается.
Величественный Фарускиар подходит к столу вместе с Гангиром. Китаец в очках медленно оглядывает его, а мы с майором Нольтицем наблюдаем за процедурой. Быть может, мы сейчас узнаем, кто он такой.
Трудно даже передать, как мы были удивлены и поражены последовавшим за проверкой театральным эффектом.
Едва только китайский чиновник увидел бумаги, предъявленные ему Гангиром, он вскочил с места и сказал, почтительно склоняясь перед Фарускиаром:
— Соблаговолите принять от меня десять тысяч добрых пожеланий, господин директор правления Великой Трансазиатской дороги!
Так вот он кто, этот великолепный Фарускиар! Один из директоров правления! Теперь все понятно. Пока мы находились в пределах русского Туркестана, он предпочитал сохранять инкогнито, как это делают знатные иностранцы, а теперь, на китайском участке пути, не отказывается занять подобающее ему положение и воспользоваться своими правами.
А я-то позволил себе — пусть даже в шутку — отождествить его с разбойником Ки Изаном! Ведь и майору Нольтицу Фарускиар казался подозрительной личностью!
Мне хотелось встретить в поезде какую-нибудь важную персону, и наконец желание сбылось. Постараюсь познакомиться с ним, буду обхаживать его как редкостное растение, и раз уж он говорит по-русски, выжму подробнейшее интервью…
И до того я увлекся, что только пожал плечами, когда майор шепнул:
— Вполне может статься, что господин директор один из бывших предводителей разбойничьих шаек, с которыми железнодорожная компания заключила сделку, чтобы обеспечить безопасность пути.
Хватит, майор, довольно шутить!
Проверка документов подходит к концу. Сейчас откроют двери на платформу. И тут в зал ожидания врывается барон Вейсшнитцердерфер. Он встревожен, растерян, расстроен, обескуражен. Что случилось? Почему он суетится, озирается, отряхивается, нагибается, ощупывает себя, как человек, потерявший что-то очень ценное?
— Ваши документы! — спрашивает переводчик по-немецки.
— Мои документы… я их ищу… но не могу найти… Они были у меня в бумажнике…
82
Дядя Сэм и Джон Буль — иронические прозвища американца и англичанина, ставшие нарицательными именами.