Взволнованно расхаживая по комнате, Сирано не мог дождаться Ноде, чтобы вместе с ним отправиться к герцогу, давшему согласие ехать к баронессе, сделав исключение ради любимого поэта, поскольку других приглашений не принимал.
И вот к назначенному времени карета, запряженная четверкой вороных коней попарно цугом, подкатила под свод главного подъезда замка.
Седовласый герцог был одет скромнее всех. Если Сирано выглядел молодым щеголем, то Ноде снова утопал в своих брюссельских кружевах, весело поблескивая глазами-бусинками.
— Обожаю званые вечера у прелестных дам, ваша светлость, — оправдывался он перед критически оглядевшим его величественным герцогом. — Мужчина, право же, должен хотя бы выглядеть пышно, если лишен павлиньего хвоста.
Карета тронулась к Сен-Жерменскому предместью.
Все время пути три доброносца молчали.
Кто ведает, о чем думали герцог, новый Вершитель Добра тайного общества, и писатель Ноде, мечтавший описать историю освобождения Кампанеллы, но у Сирано де Бержерака в душе бушевали противоречивые чувства.
Радость предстоящей встречи омрачалась угрызениями совести. Он проклинал себя, стараясь разобраться в самом себе.
Что он за человек, потомок «богов» или «соляриев», ученик Демония Сократа, казалось бы, способный на подвижничество?
Так ли это, хотя он и рисковал собой, вызволяя Кампанеллу, хотя и уверовал твердо в его коммунистические принципы и видел их воплощенными на Солярии или воочию, или в горячечном бреду, быть может, под влиянием рассказов Тристана или Отца «Города Солнца».
Да, он подписал кровью клятву доброносцев, но отказался ли он во имя добра от всех мирских страстей? Зачем он ищет встречи с пламенной женщиной, способной сжечь его? Он, воитель против клокочущей пустоты, сам готов оступиться в эту пропасть. Не он ли забыл свой сыновний долг и не оказывает помощи матери? Какое может он найти у самого себя, строжайшего из всех судей, оправдание?
С горечью вспоминалось, как после свидания с кардиналом Ришелье он размышлял о своих успехах, оценив их всего лишь как удачи неудачника.
Что ждет его впереди? Неудачная удача?
Поистине бывают минуты, когда человек теряет самого себя. Именно их и переживал под тревожно предупреждающий стук колес Сирано, готовый выпрыгнуть из кареты, но остававшийся в ней.
Впрочем, может быть, потому, что сидел там рядом с герцогом, теперешним Вершителем Добра их тайного общества, и, пока сопровождает его, как состоящий при нем поэт, не нарушает своей клятвы?
Этот довод помог Сирано заглушить его терзания. О том, что ждет его после встречи с Лаурой-пламя, он думать боялся, хотя страстно жаждал этого, чем и обрек себя на все последующее.
Однако приближался он к особняку с твердо принятым намерением заглушить в себе всякое проявление страстей.
Но знакомого особняка он не узнал.
Фасад его был украшен неведомо как успевшими здесь вырасти вьющимися растениями с распустившимися диковинными цветами.
В красочно убранном вестибюле пахнуло запахом роз. Видимо, ковры были щедро умащены розовым маслом, ценящимся дороже золота.
Вместо безобразной старухи гостей приветливыми улыбками встречали миловидные служанки, стараясь угадать всякое желание прибывших.
Так же изменились и внутренние комнаты. В каждой был свой аромат заморских благовоний, сочетающийся с цветом обивки изящной и дорогой мебели. Шаги заглушались мягкими персидскими коврами, стены были украшены причудливой бронзой и драгоценной живописью. В углах комнат стояли древние беломраморные скульптуры римлян и греков.
Все говорило о богатстве, щедрости и вкусе хозяйки особняка.
Она, яркая, оживленная, счастливая, встречала гостей на пороге знакомой Сирано комнаты, где он виделся с нею последний раз.
Там сидели уже приехавшие в сопровождении своих спутников знатные дамы: герцогиня де Шеврез, величественная, не тускнеющая красавица, спорящая с нею своей молодостью принцесса Монпансье, графиня де Ла Морлиер с неизменным своим крысоподобным чичисбеем, маркизом де Шампань, и какие-то важные вельможи, среди которых выделялась новая пурпурная мантия вновь назначенного кардинала Реца, недавнего парижского архиепископа, и балагурящего среди дам герцога Бюфона, которого Сирано запомнил стоящим на бочке одной из баррикад, произнося пламенную речь перед толпой.
Баронесса Лаура де Тассили затмила собой всех. Сирано смотрел на нее, чувствуя, как испаряется его твердое намерение не поддаваться страсти.
Прежде всего он заметил, что неестественных румянца или бледности, отличавших Лауру от его Эльды, больше нет.
Но странно, исчезновение особенностей вовсе не сблизило их облика, а наоборот, сделало их совершенно непохожими, хотя и не менее прекрасными. Сирано смотрел и не верил глазам.
Лаура же, улыбаясь всем, нашла миг, чтобы одним лишь взглядом агатовых глаз сказать Сирано нечто такое, что повергло его в полную растерянность, а она еще и «добила» его окончательно, шепнув:
— Я жду обещанного сонета, мой поэт! И не отпущу вас отсюда раньше, чем взойдет солнце.
— Я готов остановить светило! — ответил ей с поклоном Сирано.
— Смотрите, — погрозила ему пальцем Лаура, — если не солнце, то часы можно останавливать.
И в голосе ее опять прозвучал столь милый акцент и неуловимая неправильность речи.
Вечер у баронессы де Тассили носил несколько фривольный характер. Так, для развлечения гостей в особняк были допущены не только цыгане из кочующего повсюду цыганского табора, но и итальянские комедианты, фокусники и акробаты с обезьянками, к счастью, без медведя, но с украденными детьми, приученными завязывать тело узлом и улыбаться. Все они были одеты в пестрые курточки и войлочные шляпы, «которые якобы не снимались даже перед королем».
Цыганки пели «горячие» песни и плясали под них зажигательные танцы, шелестя вздымавшимися юбками и призывно вибрируя плечами.
Вспоминался танец с кастаньетами Лауры-пламя, но у себя дома она танцевать не стала, предоставив это цыганкам.