— Суженого, доню, и на возу не объедешь, как долю на коне не обскачешь. Видно, матушка у бога заступника тебе вымолила... А тут какая беда стряслась!.. — и она часто закрестилась.
— Пусть люди услышат, — сказал Кривонос и кивнул в обе стороны, — желаешь ли ты стать казаку верною женою, утехой его?
Ярина глянула на суженого большими ясными глазами и тихо кивнула головой. Люди радостно зашумели: Ярина была славная дивчина, ко всем приветливая, ласковая, смелая на коне; понравился им и Кривонос; сразу видно было, что он не из той чванной казацкой старшины, что только о себе думает, — а и о доле народной печалится. Радовались еще и потому, что после расправы с надворной милицией невесело было им оставаться одним на этом глухом хуторе. Хлопцам к тому же хотелось побольше разузнать о Запорожской Сечи, и они роем окружили Остапа. На него теперь смотрели с уважением и нескрываемой завистью: такого рубаку и Вериге бы не одолеть на саблях.
Последний луч солнца погас на вербах, и тучи на западе начали разгораться, как костер на ветру: одно облачко вытянулось столбом кверху, а поперек протянулось другое. Хуторяне боязливо смотрели на небо.
— Ой, беду предвещают тучи!
Верига, освещенный красным отблеском зари, покачал головой.
— Беду не беду, а буря будет. Заходите, дорогие гости, в хату!
ДУМА ВТОРАЯ
Эй вы, богатеи!
Лесами, лугами завладели,
Негде бедному казаченьке коня вороного
Попасти досыта!
ГЕТМАНСКАЯ БУЛАВА
I
Кастелян краковский, великий коронный гетман Станислав Конецпольский умирал в своем новом замке в Подгорцах. Он лежал на широкой кровати в комнате рядом с домашней церковью. В открытое квадратное оконце в стене проникал запах растопленного воска и деревянного масла. Слышен был сухой, скрипучий голос патера Петрония Ласки, служившего мессу:
— Fiat voluntas tua...
— Да будет воля твоя! — шептал за ним гетман.
У постели стоял, склонив голову, его единственный сын и надежда — Александр. В двадцать пять лет он был уже коронным хорунжим и наследником всех титулов и всех поместий старинного рода Конецпольских. Им принадлежал на правом берегу Днепра Чигирин, а на левом — Гадяч, на Подолии — Подгорцы и волости на Волыни с местечками, хуторами и посполитыми. Старый гетман тяжело вздохнул. Став из русина поляком, он отдал польской короне свой воинский талант и сыновнюю преданность — а чего добился, заканчивая земной путь? Верховная власть, олицетворенная сеймом, бездействует, король Владислав IV, которого он поддерживал всю жизнь, — без власти, законы без силы, казна без денег, войско без довольствия, армия без дисциплины, вельможи и шляхта хватают все, что могут, топчут право, королей и народ. Что добывается мужеством, утрачивается благодаря беззаботности и легкомыслию. Речь Посполитая, одолевшая под Хотином турок, некогда считавшихся непобедимыми, теперь заискивает не только перед турками, но и перед татарами. А еще больше неприятностей причиняют казаки. Этот живой источник народной воли не удалось обуздать ни Стефану Баторию, ни такому ярому врагу казаков, как коронный гетман Жолкевский. Не сумел запрудить этот родник и он, Конецпольский, хотя от казацкой крови почернели берега Днепра.
— Пусть силы у них и невелики, но упорство, упорство... — вслух подумал гетман.
— Чего отец хочет? — не расслышав, переспросил Александр.
— Сын мой, либо мы казаков уничтожим, либо они уничтожат нас. Но лучше всем нам погибнуть, чем уступить казакам, хлопам нашим.
— Почему так тревожат тебя свинопасы? У нас хватит плетей на это быдло.
— Но мы и сами должны взяться за ум. У нас всякий может по своему усмотрению собрать войско, когда заблагорассудится, поднять знамя и, попирая закон, верховодить, как ему вздумается. Грешен был в этом и я, сын мой!
Гетман умолк, но продолжал думать: «Вельможи заботятся только о пышности и расточительствуют, плодят анархию, разрушают единство державы, попирают нравственность. Польская шляхта в большинстве своем черпает теперь науку только в магнатской прихожей. Нет у нее чувства гражданского долга, она погрязла в сибаритстве. А что произошло с домами шляхетскими? Они стали похожи на хлопский баз: спиной повернулись к свету, заискивают перед вельможами, а понимание народной души утратили. Спесивостью подменили шляхетность, республиканские права — произволом, ум — высокомерием, а рыцарство — хвастовством...»