Казаки стояли под пилявским замком, построившись в шесть рядов: сорок две пушки были впереди, по две с боков и две сзади, а в середине между возами расположилось войско, разделенное на полки и сотни, с развернутыми знаменами и значками. Позади белели, как гуси на выгоне, шатры старшим.
Шляхта высыпала на валы. Этого только и ждали казаки; сразу же посыпались насмешки, каждый, как умел, старался уязвить противника. С валов им отвечали тем же. Наконец вперед выскочил пучеглазый шляхтич и, потрясая канчуком, закричал:
— Вот я их... вот я вам... По десятку на одну виселицу, хамы!
Это был стражник коронный Лащ. Казаки громко захохотали:
— Еще не окочурился? Ой, Лащок, побежишь ты в кусток!
— Удирай скорее, а то завтра некогда будет!
— Ему матка боска поможет! Ведомо — бабник...
Этого паны уже не могли стерпеть, и несколько человек выскочили за валы. Им навстречу выехали казаки. Начался поединок.
— Не те уже стали паны-ляхи, — пренебрежительно говорили казаки.
Метла и Пивень, голые по пояс, засыпали землей сруб под пушку. С польской стороны доносилась музыка, от которой даже неповоротливый Метла начал поводить плечами. Пивень захохотал:
— Так это же их молитва! Слышишь, паны подвывают. Вот я тебе лучше сыграю.
Он взял бандуру.
— Ну, Метла, слушай:
Ой, да в славном Переяславе, в Переяславе на рынке
Продавала, продавала бабусенька хрен, хрен.
Вдруг пришел казак Ефрем,
Схватил и оскреб, съел бабусин хрен, хрен,
Съел хрен, съел хрен!..
— Ну-ка, Метла!
Метла, как медведь лапой, притопывал ногой в худом постоле, но, когда Пивень начал приговаривать еще быстрее, не выдержал и сначала неловко, потом все смелей пошел вприсядку. Он хоть и был мешковат, но плясал на диво легко. Пивень тоже весь так и ходил ходуном.
Продавала, продавала бабусенька перец,
Вдруг пришел казак Ференц,
Схватил, и размял, и растер бабусин перец,
Перец, перец...
А на берегу Пилявки все еще продолжался поединок между шляхтой и казаками. Выехал полковник Ганджа, а следом за ним Остап. Вместе с Остапом выехал тонкогубый, остроносый Семен Забусский, оказачившийся шляхтич.
На вызов полковника Ганджи из польского лагеря выскочил шляхтич в цветастом жупане, на сильном коне турецкой породы; клинок его сабли сверкал арабским узором. Шляхтич был горячий, как и его конь, и он напористо налетел на Ганджу. Ганджа встретил первый выпад противника спокойно, даже неуклюже. Тот еще стремительнее налетел второй и третий раз, но Ганджа не изменял тактики. Это наконец рассердило пана, и он начал бить вслепую. Тогда Ганджа перешел в атаку. Еще один выпад, и тело противника рассталось бы с душой, но в этот момент конь Ганджи, как ужаленный оводом, сделал неожиданный скачок, клинок полковника свистнул мимо головы шляхтича, а тот, воспользовавшись этим, вонзил клинок под сердце Ганджи. Никто не заметил, как Остап Бужинский уколол концом сабли коня полковника, видели только, что он вертелся рядом, но когда Остап, а за ним и Семен Забусский поскакали к польскому лагерю, для всех стало ясно, почему погиб полковник Ганджа.
Измена Остапа Бужинского и Семена Забусского, пусть и ничем не приметного старшины, поразила всех казаков. Но особенно взволновала их гибель полковника Ганджи. Казацкий стан бурлил. Гетман Хмельницкий понял, что сейчас никакая сила не удержит казаков, и, чтобы предупредить самочинные действия, приказал двум полкам перейти речку и атаковать вражеский лагерь. Именно в этот момент к нему в шатер ворвался повстанец с искривленным от злобы лицом.
— Кто это дозволил так швыряться нами? — выкрикнул он, ощерясь.
Хмельницкий никак не мог примириться с мыслью, что погиб его боевой друг, бесстрашный казак, опытный полковник. И из-за кого? Из-за подлого изменника! Значит, он вредил и раньше?
— Ты кто такой, что вмешиваешься в мои распоряжения?
— А не все равно? Ну, сотник из отряда пана Остапа.
— Мало одной измены!
— Не доводите челове...
Но окончить он не успел — гетман с налитыми кровью глазами ударил его по голове своей тяжелой булавой, и сотник только охнул, пошатнулся и упал на землю.