Всеми делами в Чигиринских владениях Конецпольских заправлял вертлявый шляхтич, подстароста Даниил Чаплинский. Зная, что молодой гетманич будет без конца требовать деньги на банкеты, Чаплинский, чтобы не пришлось лишиться всех своих доходов, приказал мелкой шляхте, арендаторам явиться на поклон к пану старосте. Другие гонцы приглашали шляхту на банкеты и охоту.
Пыльные коляски и кареты, окруженные свитой, потянулись к Чигиринскому замку на следующий же день. Шляхта, сидевшая на волостях, всегда была рада попировать, а теперь она ехала в замок, надеясь также узнать, откуда пошли слухи о том, что якобы близится конец польской администрации на Украине. Такие разговоры с каждым днем все откровеннее звучали среди казаков.
Тревожили шляхту и вести из Варшавы. Кто задумывался над этим, начинал понимать, что в Польше назревают события, грозящие положить конец тому покою, которым так дорожила шляхта.
Теперь жизнь ее проходит не в походах, не в боях, а в пышных банкетах и в роскоши, не знающей границ. Этот покой — сладкий отдых, который, по их мнению, бог милостиво ниспослал Речи Послолитой за военные труды и заботы. Шляхта теперь, не проливая крови, расширяла свои владения новыми займищами по обе стороны Днепра.
Короля Владислава IV не удовлетворял этот покой на Речи Посполитой. Веря в свое высокое предназначение, он помышлял утвердиться не только королем Польши, но и носителем короны шведской и московской. Однако и на этом не останавливались его мечты — он надеялся в будущем стать помазанником божьим на цареградском престоле Палеологов. Нужно только изгнать турок из Европы и освободить гроб господень от неверных.
На крестовый поход его благословлял римский папа, а Венеция давала согласие вступить в союз. Третьей силой должны были быть казаки-запорожцы. В своих планах король отводил для них роль угрозы против турок, роль передового отряда в войне, а если понадобится, то вооруженной силы против своей же шляхты.
Далеко идущие политические и военные планы короля не находили отклика в среде польского дворянства. Наоборот, политики и магнаты делали все возможное, чтобы помешать их осуществлению. Была лишь небольшая горстка людей, которые поддерживали короля в его притязаниях, и потому больше всего надежд он возлагал на казацкую старшину, думая, что она поверит его обещаниям.
Смерть коронного гетмана Станислава Конецпольского, который знал казаков и умел договариваться с ними, выбила из рук короля самое сильное оружие, и именно тогда, когда он решил приступить к осуществлению своих планов. Гетманич Александр Конецпольский получил от своего отца в наследство все его поместья и всю его жестокость, но не унаследовал его хитрого и дальновидного ума.
Гетманич, желая добиться гетманской булавы, не скупился на банкеты и еле успевал взыскивать оброк и арендную плату на своих землях. Вот уже три дня сидел он в Чигиринском замке. Когда наступило утро четвертого дня, в комнату робко заглянула рыжая голова с длинными, торчащими кверху усами.
— Пан Чаплинский может войти! — крикнул Конецпольский, которого в это время одевал слуга. В углу комнаты стоял, прикрыв руками брюшко, ксендз Петроний Ласка.
Чаплинский, согнувшись пополам, вбежал мелкими шажками и обнял колени гетманича.
— С добрым утром приветствую вашу милость!
— Благодарю, пане подстароста. Казаки уже прибыли?
— Да, пан староста! Но стражник коронный Лащ немного пошутил с ними — выгнал казаков со двора. — И Чаплинский подобострастно захихикал. — «Идите, говорит, ко всем чертям, пока я не испробовал саблю на ваших боках!»
— К чему такие шутки? — нахмурившись, спросил Конецпольский. — Казаки должны приветствовать меня!
— Это верно, пан староста. Но они надумали беспокоить вашу милость жалобой. Схизматы рады бы утопить меня в ложке воды, но я стою на страже интересов пана старосты. Эти оборванцы даже на пана Лаща осмеливаются жаловаться.
— Будет одной жалобой больше.
— Да, но они вопят, что пан стражник учинил наезд на казацкий город Трехтимиров. А ведь его королевская милость этот город подарил пану стражнику, а казаки имели там свой госпиталь для калек и престарелых воинов. Лащевцы выгнали калек, а город сожгли.