— Так им и надо! Это самый понятный для хлопа язык.
— А у казаков разве был привилей на Трехтимиров? — спросил ксендз.
— Все они имеют привилеи или придумывают их, как сотник Хмельницкий.
— Писарь войска Запорожского?
— Да.
— Почему придумывает? — через плечо спросил Конецпольский. — Ведь пан Чаплинский знает — сотник Хмельницкий издавна сидит на Суботове. Он наследовал его от отца, говорят.
— Да. Потому что никто этим не интересовался, а он есть nulo possessor! [Бесправный арендатор (лат.)]. Наживает на наших землях себе добро, держит мельницу, кирпичный завод, корчует лес, гонит водку, варит мед, пиво... и никакого оброка не платит. А против испольщины каждый раз бучу поднимает.
— Потому что шляхтич, он даже свой герб имеет.
— Выдумка, пан староста! Я себе тоже могу придумать геральдику. Сотник Хмельницкий не герб, а камень за пазухой имеет.
— Ну, вашмость [Ваць, вашець, вашмость – сокращённое «ваша милость»] сегодня просто в плохом настроении. Службой сотника был доволен даже отец мой, великий гетман коронный.
— Да будет пухом ему земля! — благоговейно сказал Чаплинский.
— Аминь! — добавил, подняв глаза, ксендз.
— Но сотник Хмельницкий — я вижу его насквозь — ждет только подходящего момента, чтобы выпустить свои когти. Скрытный и хитрый дипломат. Я только что узнал, что он еще после Кумеек [Кумейки — место близ Черкасс, где в 1637 году произошел бой между украинскими повстанцами и польскими войсками] стремился стать под руку царя московского. Уже только за одно это его нужно изгнать с хутора, чтобы не иметь с ним хлопот.
— Ладно, оставьте меня в покое с вашим сотником, — поморщился Конецпольский. — Пан может и сам сообразить, как действовать, если хутор так уж хорош. Знает же вашмость, что простой человек недостоин иметь села и подданных.
— Справедливо, — с готовностью подтвердил Чаплинский.
Кончив одеваться, Конецпольский коленом оттолкнул слугу и повертелся перед зеркалом. На нем был красный, в цветах, жупан, подпоясанный золоченым поясом, на боку на шитой серебром портупее висела кривая сабля с яшмовой рукояткой. Кунтуш [Кунтуш – верхняя одежда, кафтан] с трезубцами на плечах был застегнут с правой стороны на пуговицы чистого золота величиной с лесной орех. У воротника сияла алмазная застежка. На желтых сафьяновых сапогах звенели загнутые кверху шпоры.
— Милостивый пан! — восторженно воскликнул Чаплинский. — Сам бог судил вашей милости держать в руках гетманскую булаву!
У гетманича была маленькая головка на худой шее с выпирающим кадыком, длинный нос над тонкими губами и масленые зеленоватые глазки. Польщенный словами Чаплинского, он еще сильнее выпятил узкую грудь, приосанился.
— Так пусть же вашмость побеспокоится о том, чтобы меня приветствовали казаки.
— Слушаюсь, — щелкнул каблуками Чаплинский. — Разрешите доложить, пан староста, есаул Пешта Роман имеет хорошие уши, может нам послужить. Он с самого утра ожидает пана хорунжего.
— Вашмость может угостить этого есаула стаканом мальвазийского. Только там, в людской.
— Может быть, пан староста захотел бы выслушать есаула? Он имеет сведения — но я этому не верю, — будто полковник войска реестрового пан Кричовский действует заодно с этим сотником Богданом...
— Снова сотник? — уже плаксиво выкрикнул Конецпольский.
— Да!
— Опять Хмельницкий!
— Да, да! — с нескрываемой злобой бросил, словно щелкнул курком, Чаплинский.
— Хоть сегодня оставьте меня, пане, в покое! — завопил Конецпольский.
Чаплинский с улыбкой на перекошенном лице полукругом обежал комнату, метнул злобный взгляд на ксендза и исчез за дверью.
Петроний Ласка глубоко вздохнул и смиренно сказал:
— Милостивый бог дал пану гетманичу большой ум, а сердце очень мягкое. Не все одинаково понимают выгоды отчизны. Пусть бог даст вашей милости крепость и силу постоять за веру римскую, за вольности панства.
Конецпольский удивленно посмотрел на ксендза.
— Не думает ли патер, что я, став гетманом, буду потакать каким-то Хмельницким, нянчиться со схизматами? Поступать так не заставят нас ни король, ни сенат.
— Dominus vobiscum! [Да поможет вам бог! (лат.)]. Шляхта счастлива будет приветствовать такого гетмана.
III
Гости собрались в малиновом зале. Зал был мастерски инкрустирован, украшен узорчатыми шелками и венецианскими зеркалами. На стенах висели картины немецких мастеров в золоченых рамах, изображавшие исторические сцены. С потолка спускалась люстра из дутого стекла, а на мраморном камине стояли тройные подсвечники. Персидские ковры покрывали пол из разноцветных каменных плит.