В течение всего разговора, который вело панство, с лиц обоих старшин не сходила виноватая улыбка, но на это никто не обращал внимания. Здороваясь с гостями, Самуил Лащ случайно заметил и казацких старшин, задержал на них удивленный взгляд и вдруг насмешливо захохотал:
— О волке примолвка, а волк на порог!..
Есаул Барабаш изобразил на бледном лице некоторое подобие улыбки, но губы нервно задергались.
— Челом пану коронному стражнику! Слыхали мы, как ваша милость трактует казаков, которые верой и правдой служат короне польской и его королевской милости, наисветлейшему пану королю.
Он встал и приложил руку к сердцу. То же, только молча, сделал и Караимович.
— Ясновельможное панство ставит нас наравне с посполитыми, а это неправильно. Казаки ратуют лишь за веру греческую и сохранение привилеев, данных им за верную службу, за преданность Речи Посполитой, а хлопы — то совсем иное, они добиваются...
— Изменой и враньем! Это же в ваших обычаях.
К ним подошел полковник Кричовский. Он слышал последние слова и раздраженно, как учитель зарвавшемуся ученику, сказал:
— А какая присяга при насилии твердо устоит, пане?
— Ну, так вы уже имеете индульгенцию, панове старшина, — захохотал Лащ, — продолжайте врать и изменять!
Барабаш, ошеломленный таким цинизмом, сердито засопел:
— Простите на слове, пан стражник, но мало смысла в таких шутках. Его королевская милость, наисветлейший король, не за измену облагодетельствовал нас своими милостями.
— Может быть, паны казаки скажут ясновельможному панству, какие хранят они у себя доказательства королевской милости? Было бы очень интересно узнать — какие интриги плетет король с казаками?
Барабаш, как пойманный с поличным, испуганно замигал узенькими глазками. Права казацкие мало его тревожили — он думал больше о себе и, имея голову на плечах, никогда не подставлял ее под обух. Вот и в последний раз, более года назад, король уговаривал тайно вызванную к себе старшину поднять запорожцев против турок или напасть на ордынцев. Пусть тогда шляхта обороняется, ибо иначе ее никак не оторвать от перины.
Барабаш видел, как до сих пор складывалась ситуация, понимал, что игра эта была рискованной, и потому молчал о королевском поручении.
Ильяш Караимович, путаясь и заикаясь, пробормотал о своей услуге: он тайно предупредил коронного гетмана о том, что Остряница готовит восстание. За это и был удостоен милости короля.
— Не милостью, а саблей нужно учить преданности бездельников!
— Правду говорит ваша милость, может быть, и саблей надо поучить, но тех, которые из Сечи на волости лазят. Вот недавно видели Максима Кривоноса. Иван Богун и Нечай тем же миром мазаны. Мы казаков в хлопов обращаем, а они на Сечь их переманивают, посполитых к непослушанию подбивают. Низовые казаки, панове, всему злу корень.
— Подлые хлопы держат вас в страхе. Казнить их всех! — прорычал коронный стражник.
— Не думаю, пан есаул, чтобы все они подстрекали хлопов, — сказал полковник Кричовский. — Может, Максим Кривонос, ведь этот сам был хлопом пана Немирича, но Богун, Нечай, да и Гладкий — это все показаченная шляхта. Что им судьба хлопов, ежели у каждого есть свои? Все, что не касается казаков, их мало интересует.
— И вы вспомнили о Кривоносе, — с услужливой улыбкой сказал Адам Кисель, который поспешил отдать визит хорунжему коронному. — Чтоб такому непокорному и до сих пор не отрубили голову, это только в Речи Посполитой возможно! — Став верным короне, Адам Кисель, из боязни, что его заподозрят в симпатии к казакам, осуждал их при всяком удобном случае. Но именно сейчас его возмущение было неподдельным. Только в одном киевском воеводстве Адам Кисель владел Фастовом, Новоселкой, Мотовиловкой и Белгородкой и чувствовал, что на Украине может наступить конец не только польской администрации, но и какому бы то ни было господству. Он хорошо знал казацкий норов, но больше всего боялся Кривоноса: этот бывший панский кузнец обладал не только силой, но и незаурядной смекалкой.
— Этот галаган [Галаган - бездельник], хлоп негодзивый [Негодзивый – гнусный, подлый, негодный], будет еще в страхе нас держать! Отрубить ему голову!
— Но вы сначала поймайте его, пан Кисель, — насмешливо сказал Кричовский. — Этого бунтаря, как огня, боятся и валашский господарь, и султан турецкий, даже гишпанцы знают его, а татарские мурзы из походов возвращаются, едва узнают, что Кривонос впереди.