Мои колени затряслись. Завибрировали, как бумажные жалюзи на сквозняке. Я переконил почти так же, как внутри этого. Потому что знал (опять-таки: знал каким-то активизировавшимся сегодня чувством с неопределенным порядковым номером), что сегодня не будет никаких разговоров по касательной и прочей х…ни. Что сегодня все произойдет по-настоящему.
Я даже не стал отвечать на его приветствие. Если бы ответил — уже не смог бы ударить. А так — ударил первым. Прямо с ходу. Таких людей всегда надо бить первыми и прямо с ходу. Удар был: короткий, с локтя.
Он отшатнулся и машинально отошел назад, налетев на чье-то плечо. С полсекунды затуманенными глазами смотрел на меня, пытаясь осознать происходящее.
Полсекунды — ровно столько хватило ему, чтобы перейти в готовность номер один. И ровно столько мне не хватило для нанесения следующего удара. Я облажался. А потом уже было поздно.
Я не хочу сказать, что обладаю нокаутирующим ударом. Это вообще довольно глупо — заявлять о том, что у тебя нокаутирующий удар. Все ведь зависит от того, кому и при каких обстоятельствах он адресован. Попробуйте-ка нанести нокаутирующий удар Ленноксу Льюису или брату Кличке. Даже если он встанет столбом, не увернется и не блокирует — с вашей стороны это будет выглядеть так же, как если бы вы попытались нокаутировать дерево или автомобиль. А если вы бьете старого джанки, который показывает людям фокус с буддийскими спичками и при этом порет всякую пророческую чушь, достаточно одной дамской пощечины — и ваш оппонент уйдет в такой глубокий транс, что только изрядная дорожка фена возле носа будет способна вывести его из коматоза.
Все это я к тому, что: у меня не нокаутирующий, но достаточно сильный удар. Во всяком случае, прецеденты, доказавшие это, имели место. Но не сейчас и не с ним. Сейчас и с ним: я едва успевал закрываться, он не давал мне никаких шансов. Я просто стоял в глубокой защите и получал: по спине, по рукам — каменными кулачищами, по бедрам — с ноги.
Время от времени мне удавалось вклинить в этот вихрь из мелькающего мяса что-нибудь одноразовое И неубедительное, но вряд ли это что-то меняло. В один момент я заметил под его носом струйку крови (сам нос: раздулся и покраснел). Сожалею, но других подробностей не помню. Я же говорю: махач — это не спорт, а кто утверждает, будто помнит свои махачи подетально, тот попросту врет.
Четко вспоминаю лишь момент, когда я перестал защищаться. Когда я заорал на всю улицу что-то нечленораздельное (он: орал уже давно) и прыгнул на него всем телом. Нет, не телом, — прыгнул всеми комплексами, всей ненавистью. Уже не ощущая ударов его гипертрофированных кулаков о свою плоть.
Стандартный расклад: болеть она будет потом, а в махаче (я имею в виду: если это настоящий махач, а не совместная распальцовка десятка пьяных свиней, коней или еще какого-нибудь дезорганизованного сгустка быдла), у нее другие задачи.
Потом я вообще перестал что-либо понимать. Мир состоял из звуков. Из выкриков и свиста выходящего из легких воздуха. Из хруста хрящей и костной массы. Больше вообще ничего не существовало.
Не знаю, сколько все это длилось: может, минуту, а может, три. В любом случае — не дольше стандартного раунда в спортивном поединке. А потом он вдруг отскочил на несколько метров (я: не мог, физически не мог прыгнуть вслед, мне была нужна пауза) и выхватил откуда-то заточку. Мне едва хватило времени (полсекунды) на то, чтобы отстегнуть от пояса ремень с пятиконечно-звездной бляхой. А что я еще мог ему противопоставить?
Следующие несколько секунд я прыгал, уворачивался и пытался выбить заточку из его руки — бесполезно. Несколько раз бляха ударилась о его тело (не помню, обо что именно), но ощутимых результатов это не принесло. В какой-то момент я в очередной раз увернулся от заточки, а потом в поле зрения оказался только асфальт, к которому я все-таки успел приблизиться до того, как картинка выключилась окончательно.
Следующий кадр: серые ублюдки в погонах младшего и старшего сержантов, заинтересованно склонившиеся надо мной и хлопающие меня по щекам.
Один сказал другому: может, водой его окатить, другой пошутил: а ты на него поссы, не тратиться же на холодную бонакву в ларьке.
Я приподнялся на локте. Под локтем змеился ручеек крови: все-таки он меня полоснул. Перекинулся на другой локоть, осмотрел руку. Кожа разошлась, как женские колготки после бурного секса в лифте или под приборной панелью не очень пафос-ной тачки. Под кожей зияли: какие-то белые ткани (тоже распоротые), а еще глубже — красное мясо. На мясе имелся один совсем уж незначительный порез, не глубже миллиметра.
Вам когда-нибудь приходилось видеть свои собственные мышцы? Достаточно гадкое зрелище. И знаете, что самое отвратительное в этом гадком зрелище? То, что ваши мышцы как две капли воды похожи на мясо, которое вы покупаете на рынке. Никакой разницы. В принципе, все и так это знают, но одно дело — просто знать, и совсем другое — убедиться воочию. Начинаешь пересматривать отношение к себе и к своей божественной (якобы) сущности.
Всем гуманистам земного шарика в обязательном порядке надо учинять экскурсии в морг. Я к тому, что: такие вещи отрезвляют и выводят из ступора. По крайней мере я из ступора вышел сразу же. Я даже отреагировал на слова одного из мусоров («вставай, епть, и предъяви документы») — я ответил:
— Fuck off.
Все закончилось не так уж плохо. Да нет, о чем это я: все закончилось просто замечательно.
Порезанная рука: левая, слава богу. Я попробовал пошевелить пальцами — больно, конечно, но все шарниры работают. Несколько дней рука будет в нерабочем состоянии, но она же левая, в конце концов управлюсь и без нее.
Все остальное: после предыдущих эпизодов вряд ли что-либо могло ухудшиться в моем физическом самочувствии, разве что появилась тяжелая и какая-то мутная головная боль. Ублюдок поймал меня, когда я отмахивался (как видно, не очень удачно, но могло быть гораздо хуже) от заточки, и зарядил в висок. Скорее всего с локтя или кулаком: более долгий удар с ноги я бы (хочется думать) не пропустил. На виске красовалась огромная саднящая шишка, куда более серьезная по сравнению с той мелочью, которая осталась после удара Клона на лестнице (Клон так и не научился правильно бить, тот удар был в принципе никакой, просто свою роль сыграл камелот).
— Че ты сказал? — переспросил мент.
— Я сказал: вот, — проворчал я и полез здоровой рукой в карман штанов, в котором обычно ношу паспорт. Документ оказался на месте.
Мусор с недовольным видом (он у них всегда недовольный) перелистал несколько страничек и, убедившись в полной законности моего нахождения в данное время в данном месте (имеется в виду: в Большом Городе Москве), нехотя вернул паспорт обратно.
Нотабене: в моем паспорте прямо под обложкой еще с прошлых времен бережно хранится журналистская ксива с жизнеутверждающей подписью «редактор». Она мне иногда помогала — не всегда, но в большинстве случаев. Все-таки редактор — это не внештатник (на ксивы внештатников менты практически не ведутся, ну разве что самые низовые и зачморенные), это — лицо. Не такое, при идентификации которого они меняют мины с ох…евших на подобострастные, вытягиваются в струнку и отдают честь, — не столь значимое, но все же.
Не то чтобы мусора в этой стране боятся пятую власть — нет, разумеется, им абсолютно пох…й на то, кто и что про них напишет, потому что их палочная система наглухо бронебойна по отношению ко всему, кроме конкретного дубья в заднем проходе, — нет, просто подобные ксивы говорят им о том, что перед ними — не лох. Или по крайней мере лох с гипотетически возможными связями. И к тем, и к другим они относятся с опаской. Они почти никогда не гнут перед ними пальцы так, как перед однозначными лохами, чья беспонтовость и незначительность в этой жизни сомнению не подлежат.
Во время моего редакторствования (как раз того, со времен которого в моем паспорте осталась лежать ксива) один жестко отпизженный в обезьяннике парнишка написал в наш журнал: «Мусор — это социально опасный выродок, заболевший бешенством кобель бойцовой породы, раненый медведь, изнасилованный мужчина». Мне больше всего понравилось про изнасилованного мужчину — самое правильное определение. Не удивлюсь, если среди гостей передачи Ролана Факинберга встречались молодые ментухаи.