— Извините. Этот столик у меня заказан.
— Что?
— Заказан столик. У меня постоянные посетители ждут.
Действительно, они ждали. Я посмотрел на часы и обнаружил, что слегка опаздываю. Наверное, в Шереметьево уже волновались.
Официантка была несколько растеряна. Она не смотрела мне в глаза, а я забыл расплатиться, но мне никто не напомнил. Только в метро я полез в карман рубашки и обнаружил там отложенный на эту «стекляшку» стольник. Следовало его немедленно потерять или потратить, так как нельзя брать ворованное. Это ничего, что у нас все украли. Нужно расплачиваться по счетам, и тогда когда-нибудь с нами расплатятся за все.
В самолете мне сунули газету «Защитник Отечества», напечатанную совсем недавно в Грозном. Я раскрыл ее.
«Чеченская демократия возможна как конституционная теократия, ибо чеченский народ глубоко набожный, и его сознательная воля тысячелетиями формировалась на основе идей покорности единому Богу и принципа совещательности».
«…На нефтепроводах отмечены многочисленные врезки нефтеворов. В октябре при перекачке из мест добычи на перерабатывающие предприятия из 6176 тонн до заводов дошло лишь 1246».
«Более двадцати человек погибли в селах Цацан-Юрт и Гёлдаган в огне пожаров на самодельных котлах по перегонке нефти в бензин и солярку. Столько же получили ожоги различной степени тяжести. Сейчас в этих двух населенных пунктах Курчалоевского района до тысячи нефтяных „самоваров“ по кустарному производству нефтепродуктов».
Белые облака скрыли землю, солнце плыло справа по борту. В самолете в последний раз я был лет десять назад, и оттого, наверное, произошло смещение времен и мне привиделся на том конце пути постылый советский аэропорт с аквариумом зала ожидания, набитым людьми, где очереди в кассу и автоматы с газированной водой.
В Махачкале по залу слонялись несколько человек. Аэропорт больше походил на военную базу. Стволы, каски, береты, шапочки и бэтээр при въезде. Нас ждали.
В Чечне
Я откинулся на спинку сиденья. Наши «Жигули» шли третьими, «рафик» и «Нива» впереди, «ХАЗ» замыкал. Женщина, сидевшая справа от меня, — жена заложника. На вид лет семьдесят, значит, на самом деле пятьдесят. Такие приключения здорово старят. Журналист справа от нее и представитель Конгресса русских общин — на переднем сиденье. В «Ниве» Хачилаев с охраной, «рафик» набит под завязку дагестанцами, «УАЗ» — терра инкогнита. На блокпостах проверяющие отскакивают от него, едва начинается проверка. Это вселяет надежду. Власть есть власть в любой ситуации и на любой территории.
Камуфляж, маска, бронежилет, автоматы наперевес. Мои документы проверяются от и до. Но теперь они не паленые. Я сам за себя ответчик, а поручитель — вот он, в той машине, что впереди. Тем не менее каждый раз лицо мое раскладывается на точки, признаки и расстояния, чтобы ненароком зацепить что-то из ориентировок. Цвет глаз, шрам или родинку. Характерными приметами не обладаю. Зачем лечу на огонек свечи? Ради женщины. А есть ли она? А может, и нет ее вовсе. Есть полуистлевший труп, слегка прикопанный и обглоданный собаками. Или сумасшедшая старуха в ауле, на огороде, с миской кукурузной каши наполовину с помоями и долгой воспаленной памятью о «конвейере». Там все братья — и хохол, и араб, и чеченец. Но, как бы то ни было, я найду ее или то место. Окрестности, прекрасные и однообразные, эти мне уже осточертели. Я закрываю глаза.
— Четыре тысячи овец угнали из этого района в прошлом году, — рассказывает корреспондент Костя, — четыреста голов крупного рогатого скота, лошадок сотни полторы.
— Материал, что ли, писал? — спрашиваю я.
— А то.
— А как район-то называется?
— Ногайский.
— Ногайский, — повторяю я, — красивое название. А расскажи мне что-нибудь.
— Да ты же газеты читаешь.
— А кроме газет?
— Да все примерно так. А что не так, лучше не говорить. Меньше знаешь, дольше живешь.