— Может, передумаешь? — спросил Костя.
— В огне брода нет.
— Ну, тогда с богом.
Когда колонна ушла на российскую сторону и замыкающий «УАЗ» скрылся за поворотом, я заплакал.
— Добро пожаловать в свободную Ичкерию, — торжественно произнес мой сопровождающий. Он был худ, невысок ростом и без оружия.
Я оказался в ауле, название которого забыл, посреди пьяных, только отошедших от разборки чеченцев. Меня повели в дом.
— Андрюша! — окликнули меня.
— Да.
— А я Ахмед.
— Я рад за тебя.
— В плен хочешь? Выкупа много будет? Ты богатый?
— Гол как сокол.
— Все так говорят вначале.
Это был мой первый чеченец, с которым я говорил в Ичкерии.
— Видишь вон тот дом?
— Который?
— С зеленым забором и черепичной крышей.
— Вижу. А почему у тебя черепичная?
— Это не у меня. Это у бывшего председателя. Туда иди. Вот.
И он отдает мне свой мешок и автомат.
— Зачем это?
— Неси. Устал я маленько. Да еще кое-куда зайти нужно.
— А… Это… Дойду я до него?
— Не говори чепухи. Ты у меня в гостях. А кто обидит — стреляй. — И он громко смеется. — Иди, там вроде гостиницы. Тебя ждут.
И Ахмед оставил меня одного, совсем недалеко от живописной группы чеченов, которые еще только-только отошли от разборки по поводу заложников.
Меня всегда умиляли в новостях кадры с аккуратными заборами вокруг чеченских домов. В эти эфемерные сооружения вкладывалось столько труда. Нужно было и трубу нарезать, и жесть накроить, и узор сделать. А если кирпич, то тоже кладка с какими-то прибабахами. Заборы эти означали в сравнении с русскими, даже крепкими и замысловатыми, одно — у них вселенная бытовая, она же крепость, — это дом. У нас — весь белый свет. И внутри должно быть то же самое. Я открыл калитку и шагнул во двор, весь в деревьях.
Мне не удалось осмотреться, поскольку тут же открылась дверь и навстречу мне вышел юноша в кожаной куртке поверх спортивного костюма.
— Заходи, гостем будешь.
— Аллах акбар, — зачем то приплел я.
— Хайль Гитлер, — отозвался он и принял у меня автомат и мешок. — Добро пожаловать на землю свободной Ичкерии.
Из средней большой комнаты меня провели через кухню, где прямо из трубы, из шланга какого-то гофрированного, просунутого в плиту, шел газ. Пламя горело ровно и невозмутимо. В казане варилось мясо.
— Кушать будем. Отдохни пока.
Вторая по коридору комната была приготовлена для меня. Койка с панцирной сеткой, застеленная солдатским одеялом, подушка, чистые простыни и наволочка. Матрас. На столе — древний советский графин и граненые стаканы. На стене — громкоговоритель. Я покрутил ручку громкости. Тишина. Шкаф обычный, канцелярский. Окна во внутренний двор. Там беседка, сад и стена уже глухого каменного забора.
Я присел на койку, осмотрелся. На спинке кровати висело полотенце. Значит, где-то была и ванная комната. Я вышел в коридор.
— Как звать тебя, юноша? — позвал я парня.
— Магомед.
— Хорошее имя.
— А главное, редкое. Чего хочешь? Сортир дальше по коридору. Умывальник там же.
Никакого водопровода не было в помине. Не работал. Но все здесь умиляло. Унитаз дорогой, от какой-нибудь «Лаверны» или «Кратона», раковина примерно оттуда же. И эмалированное ведро с водой и кружкой на дужке. Я сходил в комнату, вынул из сумки своей зубную щетку, пасту, мыло, бритву, чистую рубашку. Умылся, привел себя в порядок. Захотелось еще немного пожить.
Я прилег на свою койку и задремал. Очнулся оттого, что кто-то на меня смотрел. Это Ахмед, прошел в комнату тихо и сидел теперь на стуле напротив.
— В разведчики не годишься. Не чувствуешь опасность.
— А в чем она? Я же в гостях.
— Кругом война. А вдруг сейчас русские? Кто таков? Я гость Ахмеда. На кухне Магомед. И пойдем все по одной статье.
— По какой?
— По той, где импровизированный расстрел при попытке что-то объяснить.
— Меня уже расстреливали в Моздоке.
— Расскажи.
— Потом как-нибудь. Жрать хочу.
— А ты не местный? Жена тебя не кормит?
— Вот именно что не местный.
Он вышел на кухню и вернулся с мясом, лепешками, литровой бутылью какого-то пойла. Все это, включая горячую кастрюлю, нес одновременно, как эквилибрист.
— Я парня отпустил. А мы поговорим. Покушаем. Ахмед опять отправился на кухню и принес тарелки, приправу какую-то, густо пахнувшую чесноком. Разлил по стаканам зелье.
— Коньяк.
— А вера позволяет?
— Не говори чепухи. Ну, будем.
Потом он долго объяснял мне, что такое вайнах.
— Я агроном. Колхозник. И поэтому мне легче тебе объяснить все через, мягко говоря, удобрения.
Ахмед раскраснелся от коньяка, хорошо поел, размяк. На вид ему было лет сорок. Залысины, шрам на лбу. Под обмундированием рубашка без воротника. Черная.
— Все идет от земли. От культуры земледелия. От среднегодовой температуры, ландшафта. Другими словами, русские — это поле. Вайнахи — сад. А между садом и полем всегда существовали различия. Я, когда началась перестройка, пошел в кооператив. Потом еще круче.
— Да какие у вас кооперативы? Навезти бомжей из Владимира, и пусть себе работают.
— Бомж работать не может. Он может служить. Валла — билла. Он лай. Раб то есть. У него нет души.
— А у меня душа есть?
— Трудно сказать. Вот ты думаешь, мы ради тебя барашка зарезали?
— Да нет. Не думаю.
— В другое время каши бы получил. А так, считай, повезло. Правда, повод печальный.
— Поминки?
— Поминалки. Не твоего ума дело.
— А что спрашиваешь?
— Ты со мной так не говори. Знай меру.
Он встал, вышел. Я тем временем оглядывал следы застолья. Мяса оставалось много. Я давно не видел столько. Жаль, что съесть невозможно. Я взял еще кусок. Ели мы руками. Макали мясо в соус, заворачивали в лепешку. Я оглядел комнату повнимательнее. Стены оклеены импортными обоями. На полу линолеум. Люстра рожковая. И главное, на стене репродукция — «Тройка» Перова. Совпадение дичайшее.
Наконец Ахмед вернулся.
— Посты проверял. Здесь не все довольны тем, что мы тебя принимаем как гостя. Надо было для отвода глаз в яму посадить. Есть весьма комфортабельные. Ну ничего. Насидишься еще, — пообещал он бодро. — Так вот. Про сады и поля.
Между садом и полем всегда существовало глубокое различие. В садах сажали черенки, побеги и семена растений, которые требовали особой заботы во время роста. Они давали луковицы, клубни или корни, урожай которых можно было распределять на весь год. А культурные травы, растущие в поле, требовали другой заботы, людских ресурсов и техники. Они давали урожай раз в году и требовали, ну… финансирования какого-то. Но сад-то намного старше поля. Плоды сада не требовали обработки на огне. Их сушили, вялили. Плуг и соха — это поле. Палка-копалка — для сада. И в саду товар штучный, а труд квалифицированней.
Но и в полях вайнахи обошли славян. От нас ближе до шумера. Здесь, помимо злаков, культивировали лен. А в конопле и рапсе предки нашли жиры. А пиво было такое, что вашим балтийским после него только блевать.
Я молчал, не реагировал на наезды и манипуляции эпохами. Одно было приятно. Этот чеченец оказался грамотным. А может быть, мне подсунули самого грамотного в этом ауле.
— А ты знаешь, каков был наш древний вайнахский плуг? Его тащили волы, а приспособление для сеяния выбрасывало семена в борозду. И еще. Мои предки не вывозили навоз на поля. Поле — не место для дерьма. Поля удобряли мусором из разрушенных селений. Там, в культурном слое, было все. Вся микроорганика. И потому у нас нет дерьма в генах. А почему мы предпочитаем ячмень пшенице?
— В ячмене меньше дерьма.
— Правильно. Наша почва менее плодородная и щелочная. Набор злаков невелик и постоянен. Легко поддается селекции. И не вырождается. А почему?
— Потому что в них нет дерьма.
— Да ты умный. Совсем как я. Так в чем отличие вайнаха от славянина?
— В вайнахе генетически меньше дерьма.
— Умница. Ты не обижайся. А коньяк я заберу. А то напьешься ночью, завтра не встанешь. А у нас дорога длинная. Почему все русские — пьяницы?
— В них слишком много дерьма. Как в свиньях.
— Дай я тебя поцелую, брат. Ты умный. Ты не трусливый. А зачем тебе в Грозный?
— Там женщина у меня.
— Вай. Валла-билла. Ты как всегда прав. Там больше нет девочек. Только женщины. А те, что не женщины, уже не живут. Ну ладно. На этой оптимистической ноте и закончим. Приберешься тут. А я в соседней комнате лягу. Хочешь — поешь. Вода в графине. А коньяк я заберу.
И он забрал бутыль, где осталось меньше половины.
— А чай?
— Вай! Чая не будет. И много воды не пей. Жир схватится. Умрешь от заворота кишок. А я деньги взял. Должен тебя довести до места.
Через пятнадцать минут пришел Магомед и принес горячий чайник, чашку и два пакетика «Липтона». Еще через пятнадцать минут я спал как убитый.