— Долгая история.
— Ладно. Так. Три метра от слухового окна и семьдесят сантиметров налево. Это примерно здесь.
На месте, выбранном Иваном, стояли мешки какие-то.
— Что в мешках?
— Барахло. Тряпки. Вы с какой части-то?
— Из сорок второй армии. А я вроде завхоза. А это корреспондент. А я интендант, значит, — завел он опять свою шарманку.
— А мешки наши при чем?
— У тебя свечи есть?
— Какие?
— Стеариновые.
— Охренел! Это же дефицит. Пятьдесят рублей одна.
— Вот тебе пачка.
Иван вынул из вещмешка дорогой подарок и вручил его хранителям очага.
— Ни фига себе. Спасибо.
— Вот тебе еще тушенки банка и поллитруха.
— А хлеб есть?
— Хлеба мало. Располовиним.
— Вы из МЧС, что ли?
— Мы из СМЕРШа. Слыхал? Ладно. Вы света прибавьте и дайте мне ломик какой.
— Чего?
— Прочность пола буду проверять. Так мне приказано.
Разговор этот дурацкий и все, что его сопровождало, вывели жителей этого подвала, угробленных жизнью напрочь мужиков, в состояние какой-то фантасмагории. Свобода, нежданная и решительная, сломала все. Нужно было встраиваться в жизнь сначала.
Мужики вскрыли тем временем тушенку, разлили по чашкам хлебное вино и зажгли аж три свечи.
Иван отодвинул мешки и постучал концом лома по полу. Левей постучал, правей. Остался доволен звуком. И стал крошить стяжку. Мужики замолчали обалдело и уставились на своего то ли благодетеля, то ли палача. Время на дворе хуже чем смутное.
Наконец показался люк.
— Помоги, Андрюха, разобраться.
Я растолкал ногами обломки бетонные, расчистил люк. Иван подцепил его, а я осторожно приподнял и оттащил. Под люком песок. Иван стал размеренно отрывать сундучок с сокровищами.
Ящик, вечный зеленый ящик, какими выстелена Чечня. Мы подняли его наверх.
— Это что же такое? — наконец пришел в себя мужик в пальтище.
— Тебя звать как? — спросил Иван.
— Иван.
— Это я Иван.
— Тезки, значит.
— Давно ты в Грозном?
— С рождения.
— И помрешь тут?
— Пока не собираюсь.
— А ты имей в виду. Ничего не видел, и ничего не было. Не приходил никто, а пол так. Из озорства поломали. Выпили и поломали. От скуки, если жить хочешь.
Здесь Иван правильно выразился. Своевременно. Не нужно было лишней огласки происходящего. Это и я понимал.
В ящике лежало то, за чем послал нас Старков. Портативный пункт космической связи. Разобранный и годный к эксплуатации. Даже не чемоданчик — посерьезнее. И батареи аккумуляторные.
Мы переложили груз в два своих вещмешка. Тяжеловато, но сносно. На случай встречи с патрулем и обыска — большие проблемы.
— Ну, живите богато, будьте здоровы. А нам пора. Понял, Иван, откуда мы? Мы не уходили. Мы здесь всегда. Кому скажешь… А теперь веди нас, братка, из города.
— Рехнулись?
— Жить хочешь?
Ночью передвигаться по Грозному — до утра не дожить. Ночь — время боевиков. Даже патрули жмутся к блокам, к комендатурам, к базам. И потому мы нуждаемся в проводнике.
Иван ведет нас дворами, переулками, заставляет отсиживаться в развалинах, пережидать, ведет опять. Наконец у знакомых уже нам гаражей оставляет и стремительно исчезает. Он знает свое дело. Иначе бы не выжил.
Старков ждал нас в условленном месте.
— Объявляю благодарность, — объявил он нам на импровизированном построении, — возможно, представлю к очередному званию. В крайнем случае, посмертно. — И Старков отпустил Ивана Ивановича в родную часть. Тот попрощался без придури. Даже слеза стекла скупая по его чисто выбритой щеке.
Ростов-на-Дону
Выбросить Стелу из Чечни на Большую землю не составляло никакого труда. Российским авиаторам границы покуда не поставлены.
То, что он «заначил» русского офицера, искренне считая его буржуем, еще не было изменой. Юридически предательство было оформлено, когда он вышел на связь и потребовал выкуп. Технические условия сделки упорно откладывались на будущее. Планы в его голове менялись вместе с переменой обстоятельств.
Просто-напросто он оценил свою работу после вербовки именно в эту сумму, ожидая по окончании войны для себя если не пулю, то зону. Психологи, работавшие с ним, в том числе на детекторе, ошиблись.
Две тысячи он собирался послать в Самару, а на остальные жить, наверное, недолго, но счастливо со Стелой. В какой-нибудь дальней стране.
Его личная агентура замыкалась только на него. Пока ГРУ и ФСБ доберутся до этих людей, пока эти люди поймут, что служат не Богу, а кому-то другому, он сделает все, что хотел. И напоследок даст журналисту столько денег, сколько тот сочтет нужным. Но с условием, что тот больше никогда и нигде не напишет ни строчки. Стихи и басни — пожалуйста. Но никаких средств массовой информации. Перов должен был снова оказаться в СПб. Он обречен быть заложником. На короткое время, в нужном месте, ясно и отчетливо.