Мы будем клонировать себя и клонировать. Мы будем клонировать себе подобных без изменения. А это означает, что наши клоны будут так же страдать от болезней, так же неумно поступать и так же передавать негодный генетически материал своим потомкам. Если сейчас из ста процентов городских детей восемьдесят имеют отклонения в физическом и психическом развитии, то, клонируя ущербное, мы не создадим своему виду никакого будущего. Он должен будет уйти из эволюции, а значит, и из жизни. Даже если мы найдем условия, при которых законы эволюции не работают полностью (стерильная среда) или вовсе не работают (искусственное продление жизни), вид рано или поздно погибнет. Без движения нет развития. Без развития нет движения. Закон имеет взаимообратную силу.
Допустим, мы сейчас запретим все попытки клонирования человека, все вмешательства при помощи генной инженерии. Мы выберем эволюцию и естественный отбор как единственно возможный путь развития. Что нас ждет тогда? Увы, не так много хорошего. Используя деградационный генетический материал (а именно таким мы сегодня располагаем), используя гены с повреждениями, гены с опасными мутациями, мы тоже придем к концу всех вещей. Ибо нельзя соединять поврежденные структуры ДНК и ожидать, что в результате родится умное и здоровое потомство. Чемберлен, ярый сторонник евгеники, когда-то предупреждал, что при отсутствии контроля над генетическим развитием поколений нельзя ожидать, что будущее попадет в хорошие руки. Руки, в которые мы передадим плоды нашего сегодня, будут слабы, а сила ума наших потомков – недостаточна. Если учитывать цифры статистики, мы идем именно к такому финалу.
Клонирование + естественный отбор
Единственный путь, который можно выбрать в нашей ситуации, – соединить здраво достижения клонирования, генной инженерии и эволюционный процесс. Научимся разумно управлять своей эволюцией – научимся жить лучше и качественнее. Это не значит, что будет больше материальных благ, развлечений. Это значит только, что здоровье каждой нации станет близким к совершенству, генетический материал перестанет нести дефективные куски ДНК, установится благоприятный психо-эмоциональный климат, и мы наладим контакт с теми, кто стоит ниже нас на лестнице эволюции, – с живыми организмами, населяющими планету. Не выключая механизма естественного отбора (или, точнее сказать, генетического отбора), мы устраним досадные ошибки репродукции, которые приводят к дефектам генов или уродствам. Дети новой эры будут здоровыми, сильными, с развитыми интеллектуальными способностями. Достаточно провести поверхностную генную коррекцию на протяжении двух-трех поколений, чтобы потомкам не нужно было исправлять свою ДНК.
Но тут есть опасность получить здоровое потомство, которое не способно дать что-либо новое генетическому аппарату. Если мутационные гены могут приводить к ранней смерти мужской половины общества, если эти гены могут нести альянс дефекта и выгоды, то не устраним ли мы будущие выгоды при помощи генетического скальпеля? Не вырежем ли мы вместо опухоли здоровый орган, назначения которого не знаем? Вот в чем проблема.
В природе естественный отбор идет на широчайшем материале. Природа не сентиментальна, она не проявляет беспокойства, если один представитель вида получил гениальные способности к математике и предрасположенность к диабету. Природа «протащит» ген гениальности, невзирая на сопутствующий дефект. Природа выбирает не стабильность системы, а ее способность к развитию. Если предоставить выбор «родителям» (врачам и ученым), они предпочтут «здоровье», то есть стабильность.
Сейчас (состояние генофонда вынуждает) выбирается «хороший» ген и увеличение срока жизни. Для полного же развития, для эволюционного процесса требуется совсем иное.
А теперь подумайте. Условия жизни на планете – вещь совершенно нестабильная. Меняется климат, меняется атмосферный состав, сдвигается граница радиоактивного излучения. То, что мы привыкли считать неизменным – горы, моря, воздух, – находится всегда на границе нестабильности. Если бы развитие достигалось в равновесной системе, тогда мы имели бы те же условия, которые были на Земле в эпоху динозавров и раньше, в эпоху древних моллюсков. Но это же нереально. А к внешним изменениям приспосабливаются и те, кто живет на планете. Это незаметные перемены, но они обязаны происходить, чтобы вид имел право на жизнь.
Мы не умеем прогнозировать будущее. Мы не можем сделать правильный выбор: какой ген окажется необходимым для выживания через тысячу лет, через десять тысяч лет… Поэтому единственное, что нам сегодня сойдет с рук безнаказанно, – это коррекция слишком тяжелых генетических нарушений, то есть генная терапия, которая облегчит или устранит болезни, и тем самым – естественно, не до вечного предела – значительно продлит жизнь.
Ученые пришли к выводу, что наши клетки (без постороннего вмешательства) рассчитаны на более длительный срок – не шесть или семь десятков лет, а от ста двадцати и выше. Конечно, до библейских сроков жизни нам не дотянуть, но при хорошем уходе и заботе о своем здоровье мы можем (с нашими теломерами) жить двести – двести пятьдесят лет. И мы способны жить, не противопоставляя себя процессу эволюции.
Мы даже можем вырабатывать мутагены, если окажемся в условиях, способствующих мутациям.
Особые точки планеты
В стабильной (неизменной) среде новых мутаций не происходит. Мутация – это ответ ДНК на изменение среды. Например, всем известно, что бабочки павлиний глаз имеют стандартную расцветку крыльев. В одних местах за стандарт принимаются более насыщенные оттенки, в других – менее насыщенные. Так вот, если бабочки из первого района откладывают яйца, а мы переносим эту кладку во второй район, то из прошедших полный цикл развития куколок выводятся бабочки второго типа. Аналогично при переносе второй кладки в первый район выводятся бабочки первого типа. Это явление – изменение окраски – известно и рыбакам. В одних озерах водится темный окунь, в других – светлый. И если икру светлого окуня перенести в водоем с темноокрашенными рыбами, то молодые окуньки будут темными. Ну, с окунями-то еще понятно: адаптация к уровню освещенности. Но с бабочками сложнее. Можно перенести не кладки, а куколок, то есть уже готовый материал, но результат будет тот же: выведутся такие бабочки, которые характерны для этой местности.
Дело, видимо, в том, что процесс адаптации идет у них на уровне гена. Ген подсказывает: бабочка, здесь модно быть темной! И бабочка выходит на свет из куколки, не отличаясь от своих товарок. У нее формируется та окраска, которая позволит ей выжить.
Такую коррекцию гены проводят все время. В ответ на сильный раздражитель мы можем использовать то, что уже есть в нашем арсенале, а можем сформировать новое средство. Новое решение и будет мутацией. Но когда условия нашей жизни неизменны, генам незачем проявлять активность и видоизменяться. Система стабильна – остальное их не интересует. Эволюции же нужны перемены.
В наш генетический аппарат заложена информация, вынуждающая нас искать «места тестирования». Это те особые районы планеты, где существует более сильная связь между поверхностью, по которой мы ходим, и ядром Земли. Образно говоря, мы попадаем там в какую-то «хромосому» планеты, где идет отработка возможных новых качеств. В этих местах есть либо сильное электромагнитное излучение, либо световое излучение (ультрафиолет или инфракрасный спектр), либо слишком высокая или слишком низкая концентрация кислорода и другие отклонения от нашей нормы.
Вы можете понять, что происходит нечто, по самочувствию. В этих районах, которые принято сейчас называть геопатогенными или биопатогенными зонами, изменяется давление, скорость свертывания крови, температура тела и т. п. Попадая в такое место, гены вынуждены подстраиваться, здесь они реплицируют с искажениями. Одни искажения сказываются на человеке положительно – он обретает большую устойчивость, а другие – отрицательно. У каждого из нас индивидуальное восприятие зон.