— Да вы только гляньте, с вас не убудет. Это ж такая вещь — целая ажно Вещь, я бы и эдак сказанул!
Я молчу и смотрю целым одним глазом в сторону. Типчик достаёт наконец нечто, что я-наблюдатель определяет как до боли знакомую помесь самогонного аппарата с освежителем воздуха. Если бы только я в молодости знала то, что знаю сейчас… Впрочем, в воспоминании таких характеристик не содержится, зато есть сильное чувство любопытства.
— И что это за ерундовина? — я-наблюдатель отмечает, что у меня-перспективы не получается нормально замаскировать интерес в скепсисе.
— Это, хозяюшка, самое редчайшее-наиредчайшее уральское изделие.
— Прям уральское? Точно же брешешь, — я презрительно фыркаю.
— Истинная правда, век солнца не видать!
— И зачем же это… изделие в хозяйстве нужно?
— А затем, что оно позволяет заваривать чай в одиночестве совсем даже как в приятной компании!
— Тьфу на тебя, придумаешь тоже, — я-перспектива чувствует досаду от потраченного времени, я-наблюдатель издаёт звуки неисправного дизеля, я-я жалею, что нельзя воспользоваться быстрой перемоткой времени.
— Сами убедитесь, хозяюшка, у меня все докýменты есть, вот…
Придурочный продаван тыкает мне в лицо какие-то бумажки, но есть небольшая проблема: я не умею читать.
— Ладно-ладно, — в конечном счёте я решаю, что чай — это товар даже более ходовой, чем еда, так что предмет для торга вполне достойный, — так почём берёшь-то?
— Всего один пятак — и эта замечательная приспособа ваша. Берите, не пожалеете.
Я быстро прикидываю, что семьсот двадцать марок, конечно, отобьются за пару недель, но у меня с собой столько попросту нет. Да и зачем отбивать покупку две недели, если можно неделю?
— Вот что ты за человек-то такой, — начинаю причитать я, — лезешь к честным женщинам с непотребствами всякими, так и дерёшь ещё целый пятак!
— Всего пятак, хозяюшка, я б попросил! За уральский механизм, между прочим!
— Уральский, как же, — я фыркаю. — Все ваши уральские механизмы клепают в Вильоле.
— И сколь ж, по-твоему, стоит такая полезнейшая в хозяйстве вещь?
— Четыре пирамиды и ни на нолик больше, — девяносто шесть марок, конечно, цена совершенно несерьёзная, но запас для торга должен быть заложен сразу.
— Окстись, хозяюшка! Это ж грабёж чистейший, я и милицию позвать могу!
— Зови. Посмотрим, что они о твоей машинке скажут. Сам знаешь, как Суван относится к торговле параллельками без его лицензии.
— Пять кубов. Ты эти деньги отобьёшь дня за три, а мне семью кормить нужно.
— Два куба. А ну как моему жильцу прищемит или ошпарит чего? Ты, что ль, за сохранение честного имени платить будешь?
— А, чтоб тебе вовек чая не видать! Пятьсот марок ровно.
— Я женщина приличная, и в моей молодости никаких этих ваших чаёв не было — и ничего, жили и хорошо жили! Не то, что сейчас. Триста пятьдесят.
— Да я ж только за растаможку в Инс-Минахе сотню отвалил! Смилуйся, не оставь деток без корки хлеба! Ещё двадцать пять уступить могу — но никак не больше.
— Рассказывай-рассказывай, мил человек, складно брешешь, да жёстко спать. Зачем тебе было в Инс-Минах из Вильола эту байду тащить? Четыреста — только потому, что очень я детей люблю. Дети — это хорошо.
— Четыреста пятьдесят. Ниже — только по себестоимости.
— Эх, что ж ты за упрямый, совсем как муж мой неслучившийся. Тоже бывало как упрётся — ну ни на волос не сдвинется. Я тогда молодая была, глупая, думала, что без мужа только к уважаемым господам идти, так что терпела. А потом он заладил: чаю да чаю ему, всё никак угомониться не мог, даже с кулаками бросался — уж до чего был горячий, шельмец, это ж видать нужно было…
— Ладно, четыреста так четыреста, — продаван тяжело вздохнул. — Нет у вас сердца, хозяюшка. Совсем нет.
— Или у тебя? — подколола его я, отсчитывая монеты. — Ежели я с такими расходами по миру пойду, все мои жильцы за мной пойдут — жить-то им, сиротинушкам, негде будет.
Мой мутный собеседник растворяется в толпе, что-то недовольно бормоча. Я кое-как распродаю остатки «солянки» до конца обеденного времени и, пылая нетерпением, лечу домой.
Дальше я-наблюдатель начал скакать по воспоминаниям, лишь мельком оценивая содержимое. Попытки разобраться со странным механизмом — без эффекта. Размышления о том, как поэффективней организовать аренду. Решение начать полевые испытания агрегата с Тоуро — его и не жалко, и искать в случае чего особо не будут. Да и потребность в чае у такого сыча всяко повышена. Харя Тоуро, высовывающаяся из лаза в его конуру.
— Доброго вечерку, отшельничек, — говорю я. — Принесла вот тебе чудо дивное, прямиком из Инс-Минаха выписывала. Уральская работа, так-то!
— Лишних денег нет, — буркает в ответ Сопля и норовит спрятаться назад, но я его останавливаю.
— Да я ж не продаю, а только на подержаться даю. Всего две пирамидки за день пользования, за вечер — так и вовсе одна.
— Не интересует.
— Да ты только посмотри какая штуковина! С ней можно чай заваривать как если бы у тебя сердцу милые друзья были!
— Тем более не интересует.
— И даже глазком не взглянешь? Я сегодня добрая, на один вечер могу и за так уступить.
— Ладно, давай уже.
Тоуро втягивается назад. Я-наблюдатель продолжает листать воспоминания. Вечер предвкушения: торговля чаем — это прибыльно. Утро злости: Тоуро свалил на работу сильно раньше обычного, не вернув машинку. Полдень скуки: нет ничего более унылого, чем приготовление и продажа «солянки», но когда жильцов толком нет, приходится крутиться как только возможно. Вечер ужаса: Сопля спалил дотла лапшичную Белогуса. Озарение и лихорадочные поиски чёртовой машинки в конуре Тоуро. Безрезультатно. Вот и верь после такого имперскоподданным… Эти подлецы бывшими не бывают.
Несколько дней аврального выноса вещей из — теперь уже бывшей — комнаты Тоуро. «Докýменты» отправляются в печь — просто от греха подальше. Остальное — под лестницу. Биржа своего не упустит. Хотя кто позарится на пять коробок с отборнейшим хламом… Но это ничего, всё растащат, всё, до последнего воспоминания о вещах. Уж в этом-то на биржевых положиться можно, с этим-то они никогда не подведут — дай только время. И как раз времени Безумная Джин решила не давать. Вот надо ж было Тоуро устроить гармидер аккурат в момент, когда там столовались Хо Орнаг с новым комиссаром.
Меня-наблюдателя забавляют попытки проследить за следственными действиями. Я-я присоединяюсь к нему: простодушие Айхи Плитки воистину головокружительно. И столь же прекрасна в своём высокоморальном лицемерии явка с доносом к Степному Волку. Я-наблюдатель несколько озадачен характеристикой про драуга. Я-я усмехаюсь: я всегда ему говорила, что он производит на людей очень сильное впечатление.
UNH: Сервер IXC разорвал соединение.
KZ: Конец сеанса.
Перспектива: агент Дознаватель, локальный идентификатор «Bi-209»
Я задумчиво простукиваю щёку. Вообще-то мне стоило обеспокоиться хотя бы тем, насколько точно Вселенная самовоспроизводится, если не вмешиваться в естественный ход вещей. Впору было бы уверовать, что боги действительно не играют в кости, но это далеко не единственное объяснение. По совокупности наблюдений выходит, что лучше всего реальность описывается аттракторной интерпретацией… какая же незадача. С другой стороны, это означает, что пришло время решительного вмешательства. Я вызываю клорского резидента:
— Агент Кронос.
— Госпожа секретарь.
— Нанести удар по Батрацкой Бирже. Разрушений от нашего оружия в соседних районах быть не должно. Использовать десять зарядов «Джинн». Выборочно по подтверждённым военным объектам.
— Принял к исполнению. Это всё?
— Да. Конец связи.
Ход сделан. Остаётся только ждать ответа врага. Отчего-то вспоминается моё «детство» в годы Второго Интербеллума. Точнее, последние минуты перед началом Четвёртой Мировой. И Семён Петрович, предупреждающий отца: «Нельзя вернуть выпущенного на свободу джинна в бутылку». Губ касается горькая усмешка. Ни один из богов не смиловался над нами тогда. Вероятно, потому, что последний сгорел в гамма-лучах ещё Второй Мировой.